Итак, как это ни было печально, Новый экс-император направился в провинцию Сануки. На его корабле царило чувство досады. Не было ни одного из лунных вельмож и гостей облаков[577], на корабль прибыли только неотёсанные воины.

Если обратиться к далёким чуждым пределам, то Сяо У[578] было позволено вернуться на родину из Чанъи[579], император Сюань-цзун переехал в Шу[580]. А если поискать поближе, в нашем государстве, то увидим, что император Анко[581] был убит его пасынком[582]; император Судзюн[583] был погублен мятежным вассалом[584]. Государь, обладавший десятью добродетелями, хозяин престола, не мог избежать действия кармы, идущей из прошлых существований.

В десятый день 8-й луны Новый экс-император уже изволил прибыть в Сануки. Но, поскольку дворец для него ещё не был приготовлен, в столицу выслали донесение, что Новый экс-император въехал в павильон Мацуяма, бывший в ведении второго губернатора[585] Такато.

После этого, по предписанию губернатора Хидэюки, покои для Нового экс-императора оборудовали на острове Наосима[586] в уезде Сидо той же провинции. Переправа до этого острова от материковой земли занимает всего два часа[587]. Там нет ни полей, ни людского жилища. Место особенно безлюдное. Участок намного теснее, одна четвертая часть обычного[588]. Его обнесли оградой, покрытой черепицей, внутри ограды возвели здание, поставили ворота.

— Снаружи навесить запоры; никто сюда не должен ни входить, ни выходить отсюда, кроме тех, кто доставляет для августейшего провизию. Если понадобится что-то сообщить наружу, письмо должен принимать воин охраны и извещать губернского чиновника, — такое поступило распоряжение.

Покои были расположены рядом с морем, поэтому можно было с тоской любоваться видом морских волн, подёрнутых дымкой. Заточённый таким образом государь, как только он просыпался, бесцельно внимал шуму ветра в соснах, плеску волн в бухте, голосам чаек. Лишь обратясь лицом к чистому небу, мог он проводить рассветы и сумерки, луне выражая свою скорбь, ветру слагая стихи и песни.

После этого страж Северной стены во дворце экс-императора Тоба, именуемый владетелем провинции Кии, Норимити, сердцем предался Пути, ушёл от мира и стал отшельником, приняв имя Рэнъе. Он сделался мудрецом, обозревающим провинции[589], а когда ещё жил в миру, был музыкантом и приходил лишь в павильон Найсидокоро на представления кагура[590]. По этой или другой причине, но только ему не приходилось попадаться на глаза августейшему. И всё-таки, наслышавшись о делах Нового экс-императора, он проникся состраданием, пустился в далёкий, многотрудный путь по морю и прибыл в Сануки.

Когда отшельник увидел дворец со стороны, — вид его был невообразимо жалким. Ворота стерегли неотёсанные варвары[591], дорогу заслоняли кусты роз. То было место для цветов, птиц, ветра и луны, поэтому сердце человека должно было чем-то утешаться. Не переставая думать о том, кто же приходит сюда, очарованный снежным утром и дождливой ночью, стоял путник, и поникли рукава его груботканных одежд.

Путник раздумывал, как бы ему проникнуть внутрь дворца, но воины, охранявшие ворота, были неприступны, так что он с завистью слушал шум волн, без пользы накатывавших на берег возле дворца, шум ветра, дующего в сосны, и призывные крики чаек со стороны открытого моря.

Стемнело, спустилась ночь, на сердце у путника становилось всё чище. Он стал утешать себя, играя на флейте и вслух читая стихи, плача и плача. Безграничны спокойные думы, па перекрёстках нет никого, сердце объято печалью, но от желаний ему не отречься[592] . Взошла луна, зашумели морские волны, послышалась песня лодочника, идущего с шестом неведомо куда Ветер в заливе дул ровно, печали путника не было границ.

Всё глубже становилась ночь, месяц склонялся вниз, становился прохладнее ветер. Когда путник остановился и стал отжимать рукав, из дворца вышел человек, одетый в потемневший суйкан[593]. Луна, что ли, его позвала?

Рэнъё обрадовался, потому что в сердце его всё ещё была скорбь. Незнакомец проникся к нему состраданием и, пригласив его с собой, вошёл внутрь. А так как Рэнъё не должен был входить во дворец, он написал на доске одно стихотворение и попросил: «Пожалуйста, доведите это до слуха государя!»

Незнакомцу, по-видимому, было свойственно сострадание. Он доложил о том, что произошло, августейшему. Новый экс-император прочитал стихотворение, в котором было написано:

Экс-император был охвачен печалью, а потому захотел узнать о делах в столице и расспросить о милой старине. Но, как и следовало ожидать, он написал только такой ответ:

Рэнъё, приняв это стихотворение, убрал его на дно заплечной корзины и направился в столицу, плача и плача.

После этого случая жизнь Нового экс-императора в ссылке на острове стала слишком горестной, поэтому губернатор, во исполнение своих официальных обязанностей, велел оборудовать ему дворец в местности Цудзуминоока в окрестностях буддийского храма в Сидо[594] и перевёл его туда. Там от рассвета до темноты, хотя и благоволил государь в тоске выходить из своего дворца наружу, к нему не осмеливался приближаться никто, вплоть до бедных простолюдинов и простолюдинок.

При таких обстоятельствах, по крайней мере, своей компанией августейший считал ближних слуг, людей, пребывавших в полном согласии с ним во время его прогулок, которые экс-император совершал иногда, в то время, когда он развлекался поездками в разные места, любовался цветами по утрам, луной по