Можно прислониться к большому камню, снять ботинок. Пальцам никак не справиться с узелком. Он разрезает шнурок ножом. Нога чувствует боль!
Отблеск на отшлифованной ветром плите. Свет. Кажется, это окно. Куницыну видится дом с большой русской печью. Она стоит, широкая, кряжистая, с просторной теплой лежанкой. От боков печки пышет сухим теплом, из приоткрытой топки выстреливают красные угольки, а сверху в полукруглом зеве что-то булькает, урчит, потрескивает, дымит. И целый букет запахов разносится по избе… От этих запахов кружится голова…
— Люди, люди, сюда! — кричит он. — Помогите!..
Язык прилива лизнул подошву ботинка и, чуть отбежав назад, оставил рядом мертвую рыбешку. Одинокая чайка, высматривая, делает круг за кругом. Птица боится человека. Наконец, решившись, хватает добычу и с радостным криком взмывает в небо.
— Помогите!
Ни звука.
Берег острова весь в наноснике. Здесь ветви деревьев, доски, бревна.
Ползая по берегу, Куницын отыскивает палки с рогульками. Из них можно изготовить костыли. Наконец находит две подходящие. Одну, примерив, немного укорачивает пилкой. Но другая и без того коротка.
Тяжело опираясь на самодельные костыли, Иван идет наверх, к маяку.
Деревянная, трехгранная пирамида обшита белыми, крашеными досками. Посреди каждой грани ярко выделяется черная вертикальная полоса. Это не такой маяк, как на том, первом острове.
«Неужели у него другое устройство?»
До маяка метров пятьдесят. Если считать по прямой. Но лучше идти по более пологой и ровной дороге. Каждый шаг отдается острой болью. То и дело Иван падает, склон слишком крут.
В выщерблинках скал кое-где сохранились капельки пресной дождевой воды. Он ложится на камень грудью и высасывает эту драгоценную влагу. В стороне, среди мха, желтые ягоды морошки. «Потом, потом! Сейчас главное — огонь. К маяку…»
Горелка та же, вентиляционный колпак, выпуклые стекла линзы, за которыми виден язычок вечного пламени.
На этот раз Куницын действует с тройной осторожностью.
Собирает мох, траву, самые сухие, смолистые щепочки. Строит маленький шалашик костра. Это сложное, продуманное до мелочей сооружение, которое должно вспыхнуть от чуть тлеющей искры и разгореться жарким пламенем.
Костер защищен от ветра маяком.
Иван примеривается — достаточно сделать два или три шага, чтобы перенести огонь от горелки к костру. Из карманов извлечено все, что может гореть: расческа, авторучка. Да, вот еще что пригодится — резиновый шланг от шлемофона.
На этот раз задвижка поддается легко. Ладони касаются стекла. Вспышка — Иван инстинктивно отдергивает руки, словно прикосновение к стеклу может погасить огонек.
Откинув колпак, он своей курткой закрывает огонек от ветра. Потом подносит расческу к горелке.
Расческа мгновенно вспыхивает и сгорает почти вся, в две секунды. Плохо.
Куницын поджигает резиновый шланг шлемофона. Белые язычки почти невидимого пламени растекаются вдоль трубки. Иван дожидается, пока «трут» разгорится, потом, забыв о костылях, делает шаг из будки и наклоняется, почти падает к костру, успевая подсунуть огонь в основание шалашика.
«Ли-2» идет под самыми облаками. Как крупномасштабная карта проплывает побережье, отделенное от моря белой кромкой прибоя. Острова — здесь их целые архипелаги — пятнают морскую поверхность. Меж островами и у самого побережья — катера. Сверху они кажутся неподвижными. Только белые бурунчики за кормой да косо расходящиеся четкие линии взбудораженной воды говорят о том, что суда в движении.
Идет поиск. С воздуха, с моря, с берега. Сотни людей ищут затерявшегося в море человека.
«Ли-2», чуть свалившись на крыло, кружит у облаков. Командир, просматривая с высоты море, корректирует поиск, ставит отметки на карте.
Катера и эскадрилья вертолетов движутся от острова к острову, просматривают каждый квадратный метр морской поверхности. Ничто не ускользнет от них.
Бурунчик за кормой одного из катеров исчезает. Катер приткнулся к большому острову. Над островом — дым.
— Ракета! — второй пилот не в силах сдержать возбуждения. — Зеленая!
У острова, вычерчивая над морем дымную дугу, опадает искристый зеленый огонь. Командир вызывает вертолетчиков.
— Двенадцатый, я Наблюдатель. Подойдите к катеру в квадрате пять!
«ЧЕЛОВЕК У МАЯКА!»
Замполита можно было застать в этот день где угодно, только не в штабном кабинете. С утра он был на КП, потом в солдатской казарме, оттуда заехал в гарнизонный клуб.
Сегодня подготовка к празднику шла по-деловому строго. Замполит чувствовал на себе внимательные, вопрошающие взгляды. Весь гарнизон — и летчики, и техники, и солдаты из батальона обслуживания, и жены офицеров, и официантки из столовой — все ждали вестей о Куницыне.
Никто не спрашивал о нем, потому что знали: если бы были новости, замполит не стал бы скрывать, сказал.
Наступит вечер, распахнутся двери, люди в парадной форме заполнят весь клуб. Только одно место останется пустым. Место Куницына.
Сегодня на торжественном вечере не будет многих — тех, кто остался на дежурстве, и тех, кто уехал на поиск. Но они вернутся, придут сюда завтра.
А вернется ли Куницын? Или сегодня командир части предложит встать и провести минуту в молчании?
Суровое дыхание борьбы ворвалось в разукрашенный зал гарнизонного клуба. Той борьбы, которая идет в современном мире, той борьбы, которая заставляет нас держать порох сухим, ракеты наготове, самолеты на старте.
…Замполит вышел из клуба и стал медленно спускаться по крутому склону сопки вниз, к дому Куницыных.
Послезавтра сыну Куницына Сереже исполнится четыре года. Бойкий мальчишка, «шустрячок», как говорит Иван. Песни любит петь, смешно так у него получается: «На побывку едет молодой моряк». Слух у парня есть. Надо бы найти учительницу, открыть музыкальную школу при клубе…
Лидии Сергеевны — жены Ивана — дома не оказалось. Дети, Сережа и пятимесячный Юрка, были у соседей, Кривцовых.
— Ну, как она? — спросил замполит у Ларисы, жены Кривцова.
— Виду не показывает: дети. Пошла подарок купить к празднику.
— К празднику, да… Не плачет?
— Днем — нет.
Замполит шел по утреннему поселку. Ребята, спешившие в школу, здоровались с ним, как с хорошо знакомым человеком, — у каждого он бывал в семье.
Замполит шел и думал о Лиде Куницыной.
