— Куницын найден! Он жив! — полетела на крыльях радиоволн радостная весть.
Она достигла диспетчерской пароходства, где дежурили Юмашев и Защелкни.
Узнали эту весть на «Маяке» и «Кавказе», узнали в Урге и Зеленом.
К острову Продолговатому полетел вертолет, чтобы взять Куницына с «Макаровца» и немедленно переправить в больницу.
Замполит сел в машину и поехал сообщить Лидии Сергеевне. Но весть какими-то неведомыми путями уже достигла квартиры Куницыных. Лидия Сергеевна только и сказала: «Вот нам и подарок к празднику…»
Замполит спросил четырехлетнего Сережу, знает ли он, где был все эти дни его папа.
— Знаю, знаю, в речке купался! — ответил Сережа и запел свою любимую песню «На побывку ехал молодой моряк…»
А скоро долетела эта весть до Москвы, и оттуда пришел приказ немедленно переправить Куницына в Ленинград, чтобы его лечением занялись лучшие специалисты.
Но все это произошло потом, а сейчас Куницын только еще спускается навстречу Ашаеву.
Ашаев бежит первым, легко перепрыгивая через валуны. Следом поджимают Тришин и Платонов.
Куницын видит бегущих к маяку друзей — еще две-три секунды, и они будут рядом, но он не может удержаться и ковыляет навстречу.
На последних метрах Тришин обгоняет Ашаев а и осторожно подхватывает падающего Куницына.
— Жив, жив, чертяга! — радостно кричит Ашаев. Резко проступившие морщины на обросшем, порезанном лице; потрескавшиеся, измученные жаждой губы; черные впадины глаз; шлем с оторванным шлангом сдвинут на затылок, открывая высокий лоб. Прядь русых волос прячет ссадину. Руки опухшие, синие, в язвах, в правой крепко зажат поковерканный пистолет. И впервые за все годы знакомства Ашаев замечает глубокую упрямую впадину на подбородке.
Через пять минут Куницын сидит в теплом кубрике. Команда и летчики толпятся у двери.
Сержант Тришин пробует разжать руки Куницына. Пальцы сведены судорогой.
— Зачем пистолет, товарищ капитан? — осторожно спрашивает Тришин.
Иван отвечает чуть слышно, летчики едва разбирают слова: «Плот строить. Жене сообщите, жене».
— Ладно, шустрячок, — ласково говорит Ашаев. Келхманн приносит банку с разогретыми консервами. Куницын жадно смотрит на банку. И — резко отодвигает ее.
— Нельзя. Чаю, чаю…
ОН БУДЕТ ЛЕТАТЬ
Мы встретились с Куницыным в клинике Ленинградской Военно-медицинской академии. Мы пришли, чтобы поздравить его с наградой.
Иван сидел на железной «хирургической» койке — большой, сильный человек, не привыкший к отдыху, безделью, он томился среди больничного покоя и, кажется, даже чувствовал себя виноватым, что ему, здоровому парню, пилоту-перехватчику, прописали постельный режим. На лице его, круглом и добродушном, было написано явное смущение.
— Вот положили в отдельную палату. Одного, — сказал он. — Я и так трое суток один пробыл.
— Один в палате! — сказал врач. — От посетителей отбоя нет.
Аромат осенних цветов стоял в комнате. На тумбочке, рядом с кроватью, на тоненькой проволочной подставке летел «МИ-4». Подарок генерал-лейтенанта Кожедуба. Великолепная модель той самой машины, которая искала Куницына.
От посетителей действительно не было отбоя. Приходили пионеры. Ленинградские летчики. Журналисты, вооруженные телекамерами, фотоаппаратами и просто блокнотами. Приезжали из института — «небывалый случай длительного воздействия холода на человека»…
Приходили врачи из других клиник.
Один из журналистов, впервые увидевший Куницына, сказал: «А знаете, он похож на космонавта. Той же породы, честное слово. Такое же волевое, сильное лицо, и вместе с тем — доброта, юмор, участие. Лицо настоящего человека, а?»
А человек, похожий на космонавта, мечтал лишь об одном — поскорее вернуться в часть. Летать.
День выписки был близок, но врачи строго выдерживали режим, чтобы вернуть Ивану Куницыну то идеальное здоровье, без которого нельзя летать на современных истребителях. «Он будет здоров так же, как и мы с вами, — объясняли врачи. — Но ему нужно летать на сверхзвуковых скоростях, понимаете? И мы постараемся, чтобы он летал».
Мы многое могли бы рассказать об Иване Куницыне в этой заключительной главке. Но решили, что лучше предоставить слово врачам и летчикам… Мы воспроизводим их слова так, как они записаны у нас в блокнотах. Признаться, мы колебались, какое общее название дать этим высказываниям? «Вместо эпилога»? Однако это не эпилог. Скорее пролог, открывающий новые страницы в жизни военного летчика-истребителя Ивана Куницына.
Замполит:
«Вертолет доставил Куницына в портовый город, опустился прямо на стадион, поближе к больнице. Подъехала «Скорая помощь», но Иван отказался от носилок: «Сам дойду». Не хотел, чтобы его считали больным. Ну, а на следующее утро привезли его на свой аэродром. Три дня мы жили в напряжении, а тут — такой праздник! На аэродроме состоялся стихийный митинг. Вот тогда-то мы по-настоящему поняли, какой подвиг он совершил. Ведь это действительно неслыханно!
О многом задумались мы, когда услышали рассказ Вани Куницына. Вот живет человек среди нас, летает, ничем, казалось бы, особенно не выделяется среди других. А пришел трудный час — и человек встал перед всеми во весь рост и проявил удивительный героизм.
И не потому, что он какой-то исключительный во всех отношениях человек, а мы просто этого не замечали раньше. Нет, я уверен, что любой наш пилот точно так же, как и Куницын, держался бы мужественно и стойко. Как же крепки мы, советские люди, если способны преодолеть такие преграды! Каждый словно почувствовал себя выше, сильнее. Я думаю, что помогло Куницыну перенести поистине нечеловеческое испытание? В первую очередь — неумение чувствовать себя одиноким. Так уж мы воспитываем людей — они знают, что их никогда не бросят, протянут руку помощи. Таков закон нашей жизни. Мы гордимся нашим товарищем, коммунистом Иваном Куницыным…»
Профессор, генерал-майор медицинской службы
Т. Я. Арьев:
«История необыкновенная. Нечто выходящее за пределы обычного. Вероятно, никому из врачей неизвестно подобное.
Результат шестидесятивосьмичасового пребывания в ледяной воде — самая слабая степень повреждения от холода. Даже насморка не получил. Удивительно? Да. Более чем удивительно. Казалось бы, мы имеем дело с необъяснимым явлением.
Известно, что более чем часовое пребывание в воде при температуре ниже десяти градусов ведет к смерти. В лучшем случае — к тяжелому поражению организма. Доказательств этому тысячи. Практически Куницын все время находился в холодной воде. Шестьдесят восемь часов! Одежда его была мокрой и, стало быть, не была преградой для холода.
А раз так, то неизбежно общее и местное повреждение от холода.
Однако мы должны считаться с моральным, психологическим фактором. Воля к жизни спасла
