— Что «все»?
— А то. Мы сухие, сытые и то до костей продрогли.
Нет, говоривший не пасовал. Он, не боясь холода и усталости, готов был снова идти в море, высаживаться на острова, не спать и не есть. Он просто уже не надеялся.
Ему никто не возражал. А он ждал доводов, протеста. И, ее дождавшись, заговорил снова:
— Вы попробуйте окунитесь, поплавайте хотя бы часик, ну полчаса. Надо смотреть правде в глаза.
И снова — молчание.
— Будем искать, — сказал, наконец, Проскуряков. — Пока не убедимся в одном из двух… в одном из двух, — повторил он. — И будем считать, что он жив. Ясно?
— Не поручусь, сам не видел, — заговорил рыбак спокойно и раздумчиво, — но рассказывал мне дружок такую историю. Было дело в Северном море. Тоже осенью. И вода не теплее. Штормило. Боцман вышел на палубу, поскользнулся на чешуе и угодил за борт. Вынырнул, а сейнер корму показал. Кричал боцман, из воды по пояс выпрыгивал, все без толку. Не увидели его. Ушел сейнер. Спохватились часа через полтора. Знали, пловец он первый, но тоже нашлись люди, сказали: безнадежно, мол, искать. Вода ледяная…
Летчики слушали внимательно.
— Дал капитан команду на обратный курс. Честно, мало кто верил, что найдут. Однако нашли боцмана. Подняли на палубу. А он нагишом и весь поколотый. Как увидел боцман, что один остался, всю одежду скинул, только нож оставил. Начнет сводить руку или ногу — порез себе делал, только потому и выдержал. И сейчас в Мурманске живет. А верить надо, это майор верно сказал.
ДЫМ НАД ОСТРОВОМ
Огонек. То появится в темноте, то исчезнет. В его мигании заметна какая-то правильность.
Он видел уже это. Темнота, волны, ветер и огонек. Раз-два — вспышка, раз-два — вспышка. Он видел это. Где? Когда?
Если огонек не исчезнет, значит не галлюцинация. Сто гребков по направлению к огню. Мигает. Еще сто. Мигает. И для полной проверки еще сотню. Мигает. Неужели маяк? Может быть, ты вернулся к первому острову?
Постой, но ведь тот маяк не горит. Значит, берег? Или остров? И снова — крохотная надежда.
Маяк как будто удаляется с той же скоростью, с какой движется шлюпка.
Но прежде чем отказаться от новой надежды, он должен убедиться, что маяка не существует. Не будет же тот отступать вечно. Рано или поздно…
Кто кого?
Куницын плывет среди островов, разделенных салмой — проливом. В этом проливе властвуют течения, подчиняющиеся сложным законам гидродинамики. Путь шлюпки — это замысловатая волнистая линия, синусоида. Приливное течение подтянуло лодку к северу, приблизило к острову с маяком. Отлив заставил отойти на юг. Приходится бороться с течением, отталкивающим шлюпку от маяка. Течение неспешное, но могучее. Тягаться с ним в пору только здоровому, сильному человеку…
Куницын перестает грести, пробует вытянуть ноги. Ниже пояса тело словно парализовано, потеряло чувствительность.
Боль в груди усилилась. Казалось, кто-то безжалостно сжимает ребра, не давая дышать. Боль сверлит затылок. Озноб не отпускает. Иван стискивает челюсти, чтобы не слышать дробного стука зубов.
Но главное — ноги, они не чувствуют боли. Остров близко, но без ног он не сможет выбраться…
Попробуй распрямить сначала левую. Напряги волю, заставь ногу слушаться тебя.
Так. Теперь руками, со всей силой.
Ослабевшие руки не могут промять толстые, набухшие влагой брюки, которые сдавили ноги холодным панцирем; не могут передать им тепло трения.
И все же он не сдается. Повторяет все снова и снова.
Кажется, возвращается боль, чувствительность.
Теперь можно позволить себе отдохнуть, набраться сил, чтобы выйти на остров.
Куницын лежит в лодке, как в люльке. Волны толкают и трясут ее. Он не заснет — будет смотреть на маяк.
Воспоминания — расплывчатые и клочковатые, словно сотканные из тумана.
Он лежит на жесткой, покатой лавке с расшатанными ножками. Лавка стоит у края заснеженного поля, на котором чернеет уходящая вдаль взлетная полоса. На другом ее конце мигает огонек. Раз — свет, два-три — темнота, четыре — опять свет.
Кто-то приносит и ставит рядом огромную миску. От пельменей поднимается пахучий парок. Нет сил ждать.
…Сейчас войдет Николай и подаст руку, поможет встать. Знает, что я сам не смогу подняться. Но как же есть пельмени? Они выскальзывают из рук. Вилкой нельзя — проколешь, а лодка и так полна воды.
Иван открывает глаза: раз — свет, два-три — темнота, четыре — темнота, пять, шесть, семь, восемь… темнота.
Отчаяние разом заставляет. Куницына подняться и сесть в лодке. Маяк погас? Погас, когда шлюпка рядом с островом, слышен шум прибоя? Погас после того, как он плыл к нему две ночи и день…
Прочь, прочь от этого пригрезившегося мертвого острова!
И вдруг огонек снова появляется. Раз-два — темнота, еще не веря, глухо считает Куницын, три — свет, четы-ре-пять — темнота, шесть — свет! Маяк горит!
Иван начинает смеяться. Хрипло, всхлипывая. Эхо подхватывает звуки, уносит к острову, ударив о скалы, возвращает обратно.
Маяк не погас, он просто спрятался за скалой, когда лодка подплыла к острову.
Смех придал Куницыну силы. Он еще поборется…
Светает. Видно, что этот остров больше первого.
На этот раз нельзя повторить ошибку и слепо стремиться к берегу. Он решает сначала проплыть вокруг острова, выбрать удобное место.
Остров как подкова; в середине вдается в сушу маленькая, удобная бухта. Шлюпка направляется в бухту, огибая корги.
Повезло. Сейчас прилив. Волны подтаскивают шлюпку к берегу.
Легкий толчок. Иван сползает к носу лодки. На берегу дерево, выброшенное водой. Голые, острые сучья.
Он хватается за ветку. Подтягивается на руках и перетаскивает тело на гальку. Потом достает лодку.
Резина на бортах вся протерлась. Окажись остров на несколько миль дальше, до него бы не добраться. Осторожно, чтобы не порвать обветшавшую резину о камни, Иван вытягивает лодку на берег.
За линией прибоя камни не такие скользкие, ползти легче.
Левая нога уже помогает ему, толкает тело вперед — значит, не отморожена, живет! Зато правая, на которой он сидел, остается неподвижной.
