большой круг. Это были жители окрестных деревень, у их ног деревянные кадки с пшеницей, медовые ковриги и молодое ягодное вино, ивовые корзины с живыми курами и гусями – жертвенные дары, которые принесли они Сварогу и сыну его Даждьбогу – добрым богам, что повелевали зерну зреть. По знаку Бородача они положили свои дары в середину круга, потом вновь отступили в безмолвном трепете и стали ждать. Когда забелели утренние предрассветные туманы, они в глубоком поклоне склонились перед первыми проблесками зари, а затем Бородач схватил дубовую дощечку, на которой грубо вырезан был лик Перуна, бога громов и молний, спустился к реке и бросил доску в воду, к берегиням – речным нимфам. Люди, которые толпой последовали за ним, брали длинные шесты от лодок, на которых они сюда приплыли, подталкивали плывущую доску к середине реки и кричали: «Сгинь, Перун, сгинь!» Они не переставая выкрикивали эти слова, пока плывущая дощечка окончательно не исчезала из виду.

Так делали каждую весну, испокон веков, и рассказ об этом передавали из поколения в поколение.

В предрассветных сумерках, как гласит предание, незадолго до того момента, когда восходящее солнце озаряло своими узкими лучами тесные улочки города Лукка, можно было видеть, как мессер Фонтана совершал свой ежедневный путь до собора Сан Мартино. Скупым кивком головы приветствовал он статую святого Мартина, который делил свою сводчатую нишу на беломраморном фасаде с каким-то нищим, и, пройдя через портик с вырезанным в камне изображением лабиринта, долго стоял в сумрачном соборе, погруженный в размышления, перед Вольто Санто, озаренной свечами святыней города Лукка, – распятием из ливанского кедра, которое много лет назад выбросило волной на песчаный пляж. А кое-кто говорил, что оно появилось в городе вместе с ткачами-шелкопрядильщиками, которые покинули Палермо после Сицилианской вечери, в пасхальный понедельник, когда после смерти императора Фридриха Второго началось восстание против тирании французов, – покинули, чтобы поселиться в свободной республике Лукка.

Мессер Фонтана, уроженец Лукки, этого древнего города, некогда возникшего на месте города этрусков, был ткачом-шелкопрядильщиком, и в Книге Узоров рода Фонтана можно найти первые записи, сделанные его рукою на греческом языке, который тогда все еще был языком всех ткачей шелковых тканей: «При третьей по счету луне приходит пора обрезать тутовые деревья, и женщины должны приступить к выращиванию гусениц шелкопряда. Продергивай уток через каждую третью и пятую нить основы, измени это число, потом – опять и создай узор, величайший из всех узоров на свете, именуемый парчой».

Он выстроил себе на холме дом из торфа, который вырезал и заготовлял все лето. В ближайшей березовой роще он свалил несколько невысоких деревьев, вбил эти сваи в зыбкую почву – получилось прочное, крепкое основание для дома. Стволы дубов, заваленных при строительстве плотины, он перетащил сюда с помощью взятых напрокат быков, обтесал тяжелые бревна, сделав их четырехгранными, положил нижний венец в форме квадрата и так сооружал венец за венцом, подгоняя бревна одно к другому. Щели заполнил торфом, пол засыпал глиной, которую привез ему какой-то крестьянин, и утрамбовал, крышу покрыл соломой, а затем из каких-то бросовых досок сколотил дверь. Потом поселился в этом доме вместе с женой и детьми и всю зиму ждал, не случится ли чего с домом. Дом выдержал морозы, снега и весенние бури – и только тогда он успокоился.

Знойными послеполуденными часами Джованни Фонтана, облачившись в свою известную всему городу карминно-красную мантию, любил прогуливаться в тени дубов по городским валам Лукки. В Лукке, граждане которой слыли разумными, гордыми и свободолюбивыми людьми, водился обычай сажать повсюду, где только находилось свободное место, вечнозеленые скальные дубы: на площадях, на плоских крышах башен и даже на городском валу. Вот почему вид на город представлял собой приятное для глаз чередование пятен темной зелени и теплого кирпично-красного цвета крыш. Это была картина полной гармонии, сливающаяся с окружающим ландшафтом. А на валу под сияющим голубым небом гулял свежий ветер, в котором ощущалась близость моря. На горизонте виднелась твердая, слепящая белизна мрамороломен Каррары, а в долине перед ними – ровные ряды тутовых деревьев.

Свободная республика Лукка в Тоскане была столицей шелка, и Джованни Фонтана играл в ней немалую роль. Он был гонфалоньером своего квартала, предводителем ткачей-шелкопрядильщиков, и вместе с банкирами и торговцами города определял судьбу республики. Шелковые ткани Лукки ценились на вес золота.

В мастерской самого Фонтана, где за шестью ткацкими станками трудились более двадцати ткачей, рождалась густо-зеленая и ослепительно-красная парча с золотым и серебряным узором. Здесь умели вплетать золотые нити узора в шелковую основу прямо во время процесса создания ткани, на том же самом станке, – искусство, секретом которого владели только ткачи Лукки. Шелк и золото обращались в фигуры львов, парами стоящих на задних лапах и обрамленных орнаментом из листьев и вьющихся ветвей. Римская курия была ненасытным потребителем этих дивных изделий, а шелковые одеяния, изготовленные семейством Фонтана, хранились в папской сокровищнице.

Когда он возвращался с прогулки по валу в свой ткацкий квартал, то уже издалека его приветствовал знакомый мерный стук ткацких станков, который отмеривал рабочий день ткача точнее, чем колокольный звон на башне Сан Мартино. В боковых улочках красильщики вывешивали на просушку разноцветные шелковые ткани, и они сияли на солнце между крышами тесно стоящих узких домишек, расцвечивая переулки причудливой радугой Востока. Перед дверьми мастерской высилось громоздкое сооружение – навой. Нити основы протянуты были через всю улицу, и, пока его сын присматривал за тем, как ведется эта сложная работа, внук, то смеясь, то хныча, сидел на тяжелой мраморной плите, которая натягивала нити и с каждым поворотом навоя чуть-чуть подвигалась вперед.

Он ненадолго заглянул в саму мастерскую, где его дочь вместе с другими женщинами вплетала нити основы с навоя, в те нити, которые позже закреплялись на рукоятях. Работа, которая требовала терпения и концентрации: неверно расположенная нить могла испортить весь узор. Несколько женщин наматывали цветную уточную пряжу на маленькие катушки ткацких челноков, которые затем надо было расположить на станке в точности так, как того требовал узор. Эти приготовления к ткацкому процессу отличались кропотливостью и часто оказывались куда сложнее самого изготовления ткани, поэтому в такие дни в мастерской царило напряжение. Малейшая ошибка могла на много дней превратить ткацкий станок в бесполезный инструмент и испортить весь заказ.

Поэтому Джованни Фонтана, не проронив ни слова, сразу поднялся по узенькой лестнице на второй этаж, в свою контору, достал из сундука большую тяжелую Книгу Узоров, раскрыл ее и продолжил работу над подробным описанием нового придуманного им узора: на розовом атласном фоне равномерно располагаются заостренные овалы из тонких голубых стеблей вьюнка, которые сетью покрывают все пространство ткани. В овалах – резвящиеся драконы, павлины и единороги. Крылья и хвосты животных и птиц, а также листья вьюнка были столь изобильно украшены золотом, что оно почти полностью подавляло собою шелковый фон. На эту ткань приходило много заказов от королевских дворов Европы, так что работа на ближайшие годы была обеспечена.