Режиссер сделал мне знак.
– Приготовься, Мэгги. Я буду считать в обратном порядке: десять, девять и так далее…
Когда он досчитал до нуля, из кабины управления, усиленный динамиками, раздался голос Грэйсона:
– На абордаж!
Я не смогла удержаться от смеха, и счет пришлось повторить сначала.
Я неторопливо прочла предложенный мне текст. Что-то о пожаре в нижнем Манхэттене. Там какой-то человек влез на подоконник, а потом благополучно прыгнул на подставленный пожарными брезент под аплодисменты зевак и к облегчению пожарных. В общем, мне пришлось перечитывать текст раз пять, пока я перестала улыбаться на словах «разбушевавшийся пламень» и «Анжело Тарлусси отделался легким испугом». Когда съемка закончилась, Грэйсон, Куинси и Ник вышли из кабины управления.
– Великолепно, Мэгги, – сказала Куинси, обнимая меня.
– Неплохо, малышка, – сказал Ник, – даже отлично.
– Четко сработано, мисс Мэгги, – сказал Грэйсон. – Просто шикарно!
У меня же в голове крутилось одно:
– Спасибо тебе, Анжело Тарлусси, а также всему противопожарному отряду города Нью-Йорка за предоставленную мне возможность!..
Улица, на которую выходит мое окно, сейчас тиха. Близлежащие рестораны закрыты, а машины больше не сигналят. Пицца, которую мы заказали несколько часов назад, съедена. Осталось лишь несколько кусочков плавленого сыра, завернутых в промасленную бумагу. Куинси сидит на ковре, облокотившись на диванчик, а Дэн растянулся рядом, положив голову ей на колени. Все это время мы болтали о том о сем, вспоминая о забавных ситуациях и случаях, – вернее это теперь они представляются забавными, а тогда они таковыми отнюдь не казались. Я вся погружена в прошлое, нахожусь в полном неведении относительно будущего, а настоящее меня просто смущает.
– Ну мы у тебя засиделись, – говорит Куинси, потягиваясь.
– Не то слово. Мне кажется, я не спал целую вечность, – добавляет Дэн и поднимается. – Я с ног валюсь.
Когда я осознаю, что Куинси уже покидает меня, мною овладевает паника.
– Не уходите, останьтесь! – прошу я.
– Мне нужно кормить кошек, – говорит Куинси. – Может, ты покормишь? – спрашивает она Дэна.
– Да, – отвечает Дэн, глядя на меня, – я иду кормить кошек, а тебе оставляю свою жену.
– Я так тебе благодарна, Дэн, – говорю я, обнимая его. – Мне так тяжело оставаться одной!
– Советую вам все-таки немного поспать, – обращается Дэн к нам обеим.
Куинси послушно кивает и награждает Дэна поцелуем.
– Спасибо, котик. Увидимся утром. Всего через несколько часов. Ведь сейчас уже четыре утра.
Когда Дэн уходит, я приношу из спальни несколько подушек и пару одеял. Я и Куинси с комфортом устраиваемся на софе в гостиной, и я говорю:
– Все так странно. Как только мне улыбнулась удача на Ай-би-эн, моя личная жизнь начала разваливаться.
– Это не совсем так, – ответила Куинси. – Твоя личная жизнь развалилась много раньше. Просто потом у тебя появились другие возможности и тебя больше ничто не пугало. Я прекрасно все помню с самого первого дня нашего знакомства: ты никогда не была счастлива с Эриком.
До сочельника семьдесят четвертого я уже почти два года работала репортером в криминальной хронике. Большую часть времени я проводила, карабкаясь по лестницам доходных домов, наводненных крысами, и брала интервью у жертв мошенничеств, разбойных нападений и сексуального насилия. Провожаемая любопытными взглядами, я рыскала по загаженным улицам, которые были оккупированы потерянным поколением молодежи, испещренной наколками, символизирующими проигранную битву с наркотиками. Иногда я не выдерживала и рыдала вместе с матерями из трущоб, чьих оголодавших детей я снимала, чтобы продемонстрировать телезрителям ужасы нашей системы, чтобы они почувствовали себя причастными к тому, о чем рассказывают им в вечерних новостях. Иногда я была вне себя от ярости – когда, например, приходилось рассказывать о какой-нибудь малолетней жертве насильника, описывать публике весь тот ужас и позор, который пришлось пережить ребенку, стоящему теперь рядом со мной. В этом случае мой оператор давал крупный план: вот Мэгги Саммерс сидит прямо на полу в грязной квартире, а маленькая девочка рассказывает, какие надругательства, побои и издевательства она претерпела от своего собственного папаши.
Если я не могла докопаться до причин очередной трагедии, то сама чувствовала жгучий стыд от присутствия камеры и осветительных приборов. Чувство вины преследовало меня до тех пор, пока я не поняла, что как раз этого ждали от меня как сами жертвы, так и телезрители, для которых я работала. Я была как бы соединительной субстанцией между первыми и вторыми. Вы только посмотрите, что здесь творится! Караул!.. Грэйсон был абсолютно прав – телезрителю требуется, чтобы о пронзительной человеческой трагедии рассказывала именно женщина. Удивительное сочетание страдания и секса. Однако что-то происходило внутри меня самой. Моя личная жизнь растворялась в каком-то тумане. Эмоции пробуждались во мне, только когда дело касалось других. Но я оставалась совершенно бесчувственной по отношению к своей собственной жизни.
Ник Сприг держал обещание, которое дал мне четыре года назад. Он продолжал обучать меня всему, что касалось «этого поганого бизнеса» – а именно телевидения. Что бы мне ни рассказывали в процессе интервью, я не выказывала никакого смущения или удивления. В противном случае мне пришлось бы выслушивать одно и то же снова и снова.
– Люди обожают рассказывать, – поучал меня Ник Сприг. – Если хочешь заставить их заговорить, постарайся лишь выглядеть удивленной. Тогда они тебе выложат все.
