Я обязательно должен в этом месте остановиться. Поразмышлять, чтобы выйти к пристани великих идей. Но нет ничего труднее, чем подводить итоги неопределенного, моя жизнь представлялась мне инертной массой на фоне блуждающих огней. Ни малейшего указания, где можно было бы поставить какую-то зарубку, чтобы изменить устоявшуюся рутину. А если вспомнить о рутине! Из чего, в общем-то, состояла моя жизнь? Я бегал, спал, окружающие меня люди были безумны, сам же я стремился к покою. Конрад научил меня радости покоя, но сам он уж чересчур на виду. Все обращали на него внимание, всем он был нужен. Я слишком устаю, когда нужно делиться собственностью, настоящее счастье – это то, чего не видят другие и потому не завидуют. Возбуждение говорит о их постоянной и полной разочарованности; подаешь им на блюдечке милейшего человека, а они бросаются на него как гончие псы. Конечно, нельзя на них за это обижаться, свидетельство избытка чувств – сегодня редкость. Не будь Конрада, я бы погрузился в бессмысленное существование без Терезы. Рядом с ним я почти не думал о Терезе. И тем не менее она постоянно была поблизости, женщина, которая составляла смысл всей моей жизни. Вплоть до случая с сардинами. Вплоть до момента, когда ей захотелось как-то изменить нашу прекрасную никчемную жизнь. Она постоянно была поблизости, в конце коридора. Теперь я понимал, каким неправильным было наше соглашение. Я всегда считал, что мне повезло, ведь так редко случается, что женщина, которая бросает вас, при этом остается рядом. В глубине души мне было ясно, что позже она вернется. Для примирения нужно было преодолеть всего несколько метров. Конрад только что сказал, что она любит меня, и внезапно я почувствовал, что обязан думать о ней. Женщина, которую ты любил и которая по-прежнему думает о тебе, после того как ушла от тебя, обладает психологическим влиянием на ваши отношения, независимо от типа этих отношений. Возьмем пример. Если А больше не любит Б, но не из-за В или Г, а Б еще любит А, и при этом А и Б остаются вместе; нельзя рассматривать алфавит как нечто застывшее; и наоборот, когда А возвращается, то Б, мысли которого переключились на другой предмет, вновь думает об А, подменяя свои чувства ностальгией; в этот момент появляются два А: А реальное и А идеализированное… И между этими двумя А существует момент, когда не можешь уснуть.

Поскольку глаза у меня были открыты, я видел, как она вошла в мою комнату. Уже в разгар дня. На Терезе было роскошное дезабилье. Ее красота пронзила меня, но не в том смысле, что я был потрясен или, еще того меньше, настроен на поэтический лад, нет, смысл был один: когда красота торжественно предлагает себя без экивоков и выкрутасов, почти глупо, что эта красота находится здесь, как бы замерев, при своем повторном выходе на сцену. Едва ли не впервые за целую вечность явление Терезы в декорациях моей комнаты превратило меня в пациента, который поднимается на своей больничной койке при появлении врача, пришедшего сообщить результаты анализов. Покашливание, переглядывания. Присутствие Терезы сводило на нет существование других шести миллиардов личностей, населяющих землю. Она выпростала руку, подняв ее к притолоке двери, ей не хватало только короны с зубцами, чтобы стать живым воплощением статуи Свободы. У меня возникло острое ощущение, что все начинается сначала, гораздо сильнее, чем раньше; довольно, расставание нас многого лишило, сейчас мы сразу же набросимся друг на друга

– Я сказала Эглантине, что она может идти наверх… Есть холодное вино и горячая музыка… жду тебя, Виктор…

Мое жалкое имя на ее устах.

Я прыгнул под душ; как давно я не мылся по достойному поводу. Мыло стало розовым. Я не видел в этом повороте ничего странного, я никогда не сомневался, что она вернется. Я хорошо знал женщин, у них всегда так. Сначала им нужно пережить кризис, потом все проходит. Мысль о разрыве – их маленький грешок. И тем не менее я не мог не признать, что, добиваясь ее возвращения как помилования, я правильно рассчитал свою стратегию. Понадобился только один вечер с Конрадом, чтобы ей опять безумно захотелось меня. Материнский инстинкт привел ее ко мне в этом спланированном заранее состоянии размягчения. Я никогда не смогу воздать должное гениальности Конрада. Или же моей собственной.

Я сожалел об очевидном отсутствии свежести только что выбритых щек. Реклама всегда создает впечатление, что ты выступишь сейчас из пены морской с ослепительной улыбкой. Я же выступил с ожогом. С пылающим лицом (я не мог поверить в то, что случайно превысил прописанную дозировку одеколона), я лил на себя холодную воду, неизбежно вызывая гусиную кожу. Поневоле получилось чередование: горячее – холодное. Мною овладевала скрытая паника. Тереза всегда вкладывала в свои импульсивные поступки дозу нескрываемого нетерпения. С каждым очередным блужданием моей нестабильной плоти я уменьшал свой шанс на успех, ее ожидание работало против меня. Но я предпочел бы заставить ее ждать, чем сделать что-то неправильно. Особенно потому, что два наших последних столкновения превратились в пародию на фиаско. Ни за что на свете я не хотел повторить ошибки с сардинами или с полубритьем. На сей раз я явлюсь тщательно выбритым и без подарка. Моя кожа пошла на достойный компромисс, не выдавая снаружи сильнейшее внутреннее жжение. Главное было при мне, в конце концов. Внешний вид. Сила любой связи в ее сопротивлении внешнему. И, честно говоря, после того как я напялил на себя маску забытого всеми, я мог растопить любое сердце. На секунду я пожалел о том, что нет Конрада, я бы так хотел, чтоб он увидел меня таким: рафинированная смесь элегантности и трезвости. Он наверняка бы гордился мной. Гостиная открылась, и Тереза, подняв свой бокал, расхохоталась:

– Ты забыл надеть туфли…

– Я не думал, что ты будешь смотреть мне на ноги!

Здорово я отбрил ее, она надеялась, что выбьет почву у меня из-под ног, женит на себе, но с этим покончено. У нас возобновятся настоящие отношения, и она увидит, кто из нас главный. Стоило мне сформулировать эти мысли, как я тут же раскис при виде Терезы. Я любил ее как в первый день. Она была единственной женщиной в моей жизни. Я подошел, чтобы сжать ее в объятиях, чтобы поцеловать ей руки, чтобы положить их себе на сердце, как букет. Она поставила бокал. Я узнал Послеполуденный отдых фавна моего любимого Дебюсси. И свечи трепетали на столе, ликуя, как выпущенные на волю пленники. Тогда естественно пришлось вернуть тишине полученное наслаждение.