заболевания. Но в кварталах города, заселенных евреями, свирепствовал сыпной тиф и другие заразные болезни, особенно туберкулез легких. В разговоре по телефону я обратил внимание Эйхмана на заболевания тифом. Он не реагировал на это обращение и приказал немедленно приступать к отправке'.

ЭЙХМАН. Это безусловно неверно. Это же... Мне такое... такого всыпали, если бы я позволил эвакуировать тифозных больных или вообще инфекционных. Да я был бы сущим дьяволом - извините, господин капитан, за такое выражение, - если бы дал согласие. Я бы... Мне пришлось бы иметь дело с худшими служебными - служебными! - последствиями.

ЛЕСС. На вопрос, сколько эшелонов потребовалось для отправки евреев из Салоник, Визлицени ответил: 'Было около 20, примерно 20 или 25 товарных поездов. Загружали не менее 2.000, в некоторых случаях и по 2.500 человек в эшелон. Использовались закрытые товарные вагоны. Эвакуируемым давали с собой пропитание примерно на десять дней - хлеб, маслины, сухие продукты. Кроме того, воду и санитарные устройства'. Это примерно соответствует тому, как было при других депортациях?

ЭЙХМАН. Да, но мне кажется, что это немного через край, я не знаю, по каким причинам они там приняли такую загрузку. Я не знаю, что это были за вагоны.

ЛЕСС. Визлицени был задан вопрос: 'Куда именно направлялись эти эшелоны с евреями из Греции?' Он ответил: 'Во всех случаях в Освенцим! Евреев отправляли всех без исключений на так называемое окончательное решение. Я имею в виду то, что разъяснил мне про окончательное решение Эйхман: что их, значит, биологически уничтожат. Насколько я понял из разговоров с Эйхманом, это уничтожение происходило в газовых камерах. После этого тела сжигались в крематориях'. Вы ведь рассказали ему, каким способом происходит уничтожение?

ЭЙХМАН. Это, конечно, возможно. Он ведь знал о моем посещении, о моем докладе Мюллеру... И я ведь говорил уже, что излагал моим людям дело так, как оно было на самом деле.

ЛЕСС. Визлицени спросили: 'Сколько евреев, о судьбе которых вам лично известно, были подвергнуты 'окончательному решению', т.е. умерщвлению?' Он ответил: 'Точное число мне чрезвычайно трудно установить. У меня только одна отправная точка, это разговор Эйхмана с Гёссом в Вене, в котором тот сказал, что среди евреев, прибывших из Греции в Освенцим, было очень мало пригодных для работы. Евреев из Словакии и Венгрии было примерно до 25-30 процентов трудоспособных. Мне очень трудно точно назвать общее число. Лично Эйхман не раз говорил, что не менее четырех миллионов евреев, иногда он называл даже число в пять миллионов. По моей личной оценке, уничтожено было не менее четырех миллионов евреев'. У вас есть к этому какой-нибудь комментарий?

ЭЙХМАН. Об этом я... я думаю... об этом... я думаю, что в основном я уже говорил, господин капитан.

ЛЕСС. И это сходится с тем, что вы говорили.

ЭЙХМАН. Приблизительно. Значит, это могло быть в феврале 1945 г., когда я говорил со многими подчиненными мне тогда офицерами. Может в основном совпадать. Только вот разговора такого с Гёссом в Венгрии или в Вене - этого я ну абсолютно не могу вспомнить. И процентов тоже.

ЛЕСС. Визлицени спросили также, говорили ли вы тогда еще что-нибудь о числе убитых евреев. Он ответил: 'Эйхман выразился об этом в особенно циничной форме, он сказал, что смеясь прыгнул бы в шахту, потому что ощущение, что у него на совести пять миллионов человек, чрезвычайно его радует'.

ЭЙХМАН. Это... театр, театр! Это... иначе нельзя назвать, как театр, театр! Ведь все это... все это... это дело, да, господин капитан... эти... этот... последний шаг... сначала самоубийство и так далее и так далее... Это была... была... была последняя речь, которую я произнес перед моими людьми, как я уже сказал. Что я тогда сказал, может не совпадать дословно, но по смыслу - вот что совершенно точно. Ведь это моя... мое... это было мое резюме тогда... - при... как это сказать?.. - когда рушился мир, в котором я жил, в те дни, когда я был в шоке, я... ах, не нервный шок, а мораль... моральный шок кричал во мне: рейху капут, ничего не вышло, все было напрасно, вся война - зря. Я там так сказал - как в моих показаниях. Но что за театр! Никогда, никогда, господин капитан, я не говорил... Про шахту - это единственное, что верно! Шахта - это верно, я так сказал...

ЛЕСС. Не в связи с этим вопросом?

ЭЙХМАН. ...но ведь не в связи с этим вопросом! Нет, никакой это был не цинизм, наоборот. Я... я был... я был в состоянии, которое вообще не допускает цинизма, которое только... выражает только глубокую горечь, ведь миллионы жертв и с нашей стороны... миллионы с вражеской стороны тоже... И я сказал тогда о примерно пяти миллионах - это верно. Пять миллионов, сказал я.... и все напрасно... Я только для... Только одно я сказал: но целых пять лет им пришлось биться с рейхом! Но что до цинизма, извините!

ЛЕСС. С одной стороны, если Визлицени говорит здесь: он смеясь прыгнул бы в шахту, потому что чувствовал, что у него на совести пять миллионов человек...

ЭЙХМАН. Нет, нет, нет, господин капитан, я это отрицаю, я действительно должен отрицать это. Эту... этой... эта фраза совершенно не моя! И, кроме того, она же неверна. Мои люди сочли бы меня невеждой с манией величия, они ведь точно знали, что это не я убил пять миллионов евреев. Визлицени точно знал, по меньшей мере, не хуже меня, что убийствами мы не ведали.

ЛЕСС. Во всех ваших заявлениях вы все время прячетесь за слова 'это было не в моей компетенции, это не моя область, это были предписания, которые я получал, это относилось к управлению железных дорог...' и т.д.

ЭЙХМАН. Да, а что же мне делать, господин капитан? Ведь как начальник отдела IV В 4 я действительно отвечал не за всё, а только за свой довольно четко очерченный круг задач. И этот довольно узкий круг задач можно в любое время установить. Я ведь не мог делать что захочу.

ЛЕСС. Здесь у меня материалы Нюрнбергского процесса главных военных преступников, это 38-й том. Вот документ. Он касается организации и распределения функций в Главном управлении имперской безопасности по состоянию на 1 октября 1943 г. Снабжен грифом 'Секретно'. Там значится в числе прочего: Отдел IV В 1: Политический католицизм (Штурмбаннфюрер Ротт). IV В 2: Политический протестантизм и секты (Ханненбрух). IV В 3: Прочие церкви, масонство (Вандерслебен). Затем IV В 4: Еврейские дела, мероприятия по очистке; конфискация имущества враждебных народу и государству лиц, лишение германского гражданства. Это ваша фамилия?

ЭЙХМАН. Так точно! И все верно.

ЛЕСС. Окончательное решение еврейского вопроса считалось решающим фактором войны?

ЭЙХМАН. С точки зрения верхов, наверное, ведь сверху все время... Я хотел бы указать здесь на одно различие, господин капитан. Сначала, с какого-то времени, мы только и слышали - не вести никаких работ, кроме имеющих военное значение. По мере того как война продолжалась, слова 'имеющие военное значение' не были отброшены, но дополнены словом 'решающее'. И когда что-либо проверяли, преимущество отдавалось тому, что имело категорию 'решающего военного значения'.

ЛЕСС. И окончательное решение еврейского вопроса относилось к этой категории?

ЭЙХМАН. Так точно, относилось. Уже потому, господин капитан, что это понятие... гм... как бы это сказать? Это я помню - относилось потому, что транспорт... э... заявки, понимаете, заявки на вагоны в имперское министерство путей сообщения удовлетворялись, только если было 'военн...' (Эйхман берет сигарету.) ...Большое спасибо, только, если был гриф 'военного значения' вначале, а потом - 'решающего военного значения'.

ЛЕСС. Ваши люди, сотрудники вашего отдела, подавали заявления о желании пойти на фронт?

ЭЙХМАН. О да! Постоянно, постоянно, всегда. Как и я. Потому что каждый хотел подальше от этого...

ЛЕСС. Такие ходатайства вами удовлетворялись или принципиально отклонялись?

ЭЙХМАН. Господин капитан, такие вещи, как правило, не передавались по службе дальше. Потому что официально - и это точно знал каждый - это не имело смысла. Они 'пропадали'. И, кроме того, считались недопустимыми, потому что мы были поставлены на этот пост приказом и были обязаны оставаться на посту. Несмотря на это, многие пытались; скажем, за много лет у него с кем-то из начальства сложились, как ему казалось, личные отношения и тому подобное, ну, и он обращается, надеясь, что тот не откажет. Точно так, как делал я сам. Если бы я, например, подал официальное заявление по службе с просьбой перевести меня на фронт, то получил бы - за нарушение субординации и чтобы остальным не повадно было