кофейной гуще, а я не люблю толочь воду в ступе. Вернемся к нашим делам. Твое решение уволиться окончательное?
– Да.
Голыбин не стал уточнять, уговаривать. Уже сообразил, что я решения не поменяю.
– Чем будешь заниматься?
– Не знаю. Посмотрю. Возможно, придется драпать, если каганат начнет штурм города.
– А защищать его не будешь?
– Нет. Это не мое дело.
Начальник управления откровенность оценил. И укорять, обзывать трусом не стал. Успел меня узнать, чтобы огульно не бросать в лицо оскорбления.
– Ладно. Расчет получишь завтра же… Если предложу подработку?
– Смотря какую.
– По твоему основному профилю. – Насмешливая улыбка скользнула по его губам. – Я имею в виду не вождение машин.
Наши взгляды пересеклись. Мы одновременно кивнули друг другу. Слова здесь лишни.
Голыбин уже понял, что я не тот, за кого себя выдавал. Но в его намерения не входило устраивать громкое разоблачение. Да и в чем разоблачать? Какие обвинения можно выдвинуть? И зачем?
Хочет человек скрыть свое истинное лицо, пусть скрывает. Главное – он не враг. А его помощь всегда к месту. Ну и пусть дальше секретничает.
А я понял, что Голыбин будет молчать. Попросту потому, что оно ему и задаром не надо.
Вот этому взаимному пониманию мы оба и радовались.
«А все же я впервые не смог до конца сыграть роль, – мелькнула мысль. – То ли обстоятельства так сложились, то ли я сам стал другим. И нет больше желания носить маску. Или мой двойник повлиял… Впрочем, теперь не важно…»
– Договоримся так. Сейчас отдай заявление о разрыве контракта в отдел кадров, получи выписку о задолженности по деньгам и езжай по своим делам. Расчет завтра утром. Но будь на связи. Если появится… подработка, я вызову.
– Хорошо.
Голыбин проводил меня до двери, пожал на прощание руку и еще раз напомнил, чтобы я не отключал радиостанцию. Об уходе и его причинах не было произнесено ни слова. Видимо, начальник управления и сам видел, что Березин перегибает палку в отношениях с подчиненными. Но изменить ситуацию пока не в силах.
Хотя интересно, что он будет делать, когда из отдела побегут остальные водители? Самого Березина посадит за баранку? Впрочем, это не мое дело…
2
Приехав домой, я проверил свой арсенал, выложил на стол карабин, пистолет, пистолет- пулемет, заполнил сумки магазинами и гранатами. Потом собрал необходимые вещи и технику. Подготовил все к тому, чтобы быстро погрузить в машину. Отдельно сложил местные документы, деньги, ордер на квартиру.
Это на тот случай, если каганат все же прорвется к городу и начнет штурм. Было такое предположение, не лишенное оснований. Закончив сборы, глянул на часы – десять ровно. Поднял телефонную трубку и набрал номер Милены. Трубка выдала пять длинных гудков, затем щелкнула, показывая, что связь установлена, и… запищала короткими сигналами.
На том конце кто-то оборвал еще не начавшийся разговор. Милена! Чего это с ней?
Не став тратить время на перезвон, быстро собрался и выскочил из квартиры. Раньше в поведении девчонки таких фокусов не наблюдалось. Значит, что-то произошло. И лучше выяснить лично, чем по телефону.
На улицах стало пустынно. Кто сидит дома, кто на работе, кто-то строит баррикады и готовится к обороне. Патрулей в центре города не видно, они сейчас все на окраинах. Ведут наблюдение за подступами к Самаку. Иногда проскакивают армейские машины и грузовики различных служб.
Интересно, что сейчас происходит на линии обороны? Начал каганат или все тянет? Можно, конечно, включить радиоприемник и настроить его на армейские частоты, но мне было не до этого. Надо сперва узнать, что с девчонкой. Война потом…
Она действительно была дома. И была очень зла. Лицо, от которого я не мог отвести взгляд, буквально пылало краской, глаза выражали только затаенную боль и ничего другого.
Милена нервно вышагивала по квартире, не обращая внимания на разбросанную по дивану одежду и раскрытый чемодан, стоявший в центре комнаты. Самой обычной комнаты, обставленной и убранной женщиной. Вышитые салфетки, цветные занавески, небольшие игрушки на полках, цветы…
Из общего стиля выбивалась только кобура с пистолетом, брошенная поверх одежды. Такие игрушки не для женщин. Молодых и красивых.
Встретила она меня прохладно. Буркнула «привет», мимоходом чмокнула в щеку и пошла собирать раскиданные вещи. Говорить явно не хотела. Зато я хотел.
– Почему задержалась? Почему не позвонила?
– Не могла, – не отвлекаясь от дела, сказала она.
– Что произошло? С отцом поругалась?
Молчание. Только голова склонилась ниже и руки заработали шустрее.
– На работу хоть сообщила?
Неопределенный кивок без единого слова.
Я, конечно, эту крошку люблю, зато не люблю, когда меня самым откровенным образом игнорируют. В конце концов, могла сказать «извини, не сейчас» и хлопнуть дверью перед носом.
– Ладно. Понял: приехал не вовремя. Не буду мешать. Захочешь увидеть – знаешь, где меня найти.
Я вышел в коридор и стал натягивать кроссовки, гася растущее раздражение. Но уйти мне не дали. За спиной простучали босоножки, горячие руки обхватили мои плечи. Когда я развернулся, ее голова упала мне на грудь.
Сдавленный плач, трясущиеся плечи, слезы. И покаянное «прости». Сказанное мне в футболку.
С отцом она действительно поругалась. Причем крупно. До криков, хлопанья дверьми, демонстрационного бойкота.
Отец, знавший о событиях на южной границе лучше многих в республике, захотел оставить дочь при себе. Видимо, до сих пор была свежа в памяти гибель жены, и он не хотел повторения истории.
Но отношения между представителями двух поколений и без того оставляли желать лучшего. Поэтому объяснение прошло бурно, на эмоциях.
Остановить взрослую дочь, не применяя давление, трудно. Практически невозможно. А такую упрямицу – и подавно. Когда Милена отвергла предложение, отец хотел попросту не пустить ее. Что из этого вышло, Милена говорить не захотела. Но я так понял, что кое-что в интерьере отцовской квартиры пришло в непригодность.
Сообразив, что ничего из его затеи не выйдет, отец сгоряча пообещал, что Милену уволят из редакции и нигде в Самаке не примут на работу.
На что получил ответ:
– На улице жить буду и голодать, но сюда не вернусь! Ты и мать так же затравил, и меня хочешь!
Вот тут девочка слегка перегнула. Говорить в лицо отцу о его жене такое не позволено никому. Министр не сдержался и залепил пощечину дочке. На этом семейное общение закончилось. Милена тут же собрала вещи и выехала в Самак.
Каково ее состояние, понять легко. На работу она не звонила, опасаясь, что отец исполнил угрозу и надавил на главного редактора. Мне тоже не звонила. Почему – сама не знает. Просто не могла.
Мое появление сперва вывело ее из строя. И только когда я пошел к выходу, она опомнилась. И буквально упала в мои объятия.
Все это Милена выкладывала уже после того, как прошла внезапная истерика. Сначала она просто плакала, уткнувшись мне в грудь. Я не мешал (в такой ситуации успокаивать нельзя), только гладил по голове и прижимал к себе. Потом, когда поток слез иссяк, она начала сбивчиво говорить,
