– Ну, тогда так, – он наполнил две рюмки текилой, – для начала мы выпьем за наше знакомство и перейдём на «ты». Я обожаю переходить на «ты». Есть в этом какая-то гипнотическая прелесть, в одно мгновение люди вдруг превращаются из посторонних и холодных друг для друга людей в достаточно близких, пусть даже совершенно не знающих друг друга, но всё же сблизившихся до поцелуя.

– Вполне может быть, что в этом есть прелесть.

Они опорожнили рюмки, и Сергей поманил Ларису к себе.

– Прошу на поцелуй, барышня.

Она улыбнулась и подставила свои губы.

– Теперь рассказывай.

– Значит, про меня что-нибудь? – Сергей задумался. – При первом обозрении я не обнаруживаю ничего, что могло бы привлечь ко мне твоё внимание. Похвастать особенно нечем. Родился в Москве, вырос за границей при родителях – они были в длительной командировке.

– И что же дальше? – спросила Лариса, наполняя рюмки.

– Дальше был интернат, три года интерната. Кровавые драки на заднем дворе школы, знакомство с проститутками, мелкие кражи, жестокие наказания за них.

– Ты воровал?

– Воровал. Брал какую-то чепуху, сейчас и не вспомню.

– И всё же, что ты крал?

– Тебе правда любопытно? Я крал кассеты для магнитофона, фотокарточки с голыми девицами, журналы с портретами музыкантов, книжки из библиотеки тырил.

– Книжки? – удивилась Лариса.

– Да. Про индейцев.

– А я воровала у матери деньги, – сказала Лариса. – Нагло воровала, иногда половину кошелька вытаскивала.

– Неужели мать не замечала пропажи? – удивился Лисицын.

– Замечала. Пару раз отлупила меня по лицу, но я так и не призналась. Она требовала, чтобы моя сестра рассказала ей, куда я прятала украденные деньги, но Ритка молчала, как партизан.

– У тебя есть сестра?

– Да, на четыре года младше меня.

– А тебе сколько? – Сергей прищурился, предвидя, что Лариса начнёт кривиться, не желая открывать возраст, но она ответила сразу:

– Мне исполнилось сорок.

– Не может быть, – он был искренне удивлён.

Глядя на Ларису, он ни за что не сказал бы, что она была на пять лет старше его.

– Ты потрясающе выглядишь, – он взял её руку и нежно поцеловал кончики пальцев, – преклоняю перед тобой голову.

– Преклоняй, – она театрально указала рукой перед собой.

Лисицын немедленно бросился со стула вниз, упал на колени и размашисто ткнулся головой о пол. Приподняв голову, он взглянул на женщину исподлобья.

– Ноги разрешишь поцеловать?

– Разрешу, – она сбросила тапочки, но Сергей отрицательно покачал головой.

– Так не пойдёт, – произнёс он заметно заплетающимся языком. – Я прошу ноги, а не чулки. Сбрасывай это барахло, я сквозь тряпки не целуюсь.

Лариса смотрела на него несколько секунд, затем приняла решение и поднялась. Завернув подол юбки, она показала Лисицыну верх своих ног.

– Я в колготках.

– Значит, скидывай колготки, – засмеялся он, грозя пальцем, – иначе не буду целовать ноги.

Она неторопливо, поигрывая бёдрами, принялась снимать колготки. Большие пальцы зацепили краешек тонких трусиков и потянули их вниз.

– Это ошибка, – кокетливо улыбнулась она, – ты же просил колготки.

– Ну…

– Баранки гну! – она переступила с ноги на ногу, освобождаясь от колготок, как змея от старой чешуи. – Можешь целовать.

Сергей положил руки на холодные женские ноги. Сколько разных ног видел он за свою жизнь, перед сколькими он склонял голову в искреннем порыве. Нет, пожалуй, таких ему видеть и трогать не приходилось. Лариса была совершенна. Он осторожно провёл ладонями по нежной коже с нарисованными голубыми прожилками.

– Чудесное творение… У тебя красивые пальцы…

Он прикоснулся к ним губами, и она засмеялась.

– Щекотно!

– У тебя всё красивое, Лариса. Мне даже жутковато. Индейцы обязательно сказали бы, что в тебе живёт вакан.

– Что это такое?

– Вакан это то, что не поддаётся осознанию, что превыше человеческого разума, то есть чудо, – задумчиво ответил Сергей.

– Значит, ты увлекаешься краснокожими?

– Увлекаюсь? Да, можно сказать и так. Этим летом мне посчастливилось.

– В каком смысле?

– Я попал на Пляску Солнца, – Лисицын вернулся на стул.

– Что такое Пляска Солнца?

– Это грандиозное действо. Древний праздник степных индейцев. Священная церемония. Люди собираются вместе для того, чтобы принести себя в жертву.

– То есть как? Они убивают себя? – Глаза женщины вспыхнули. – В наше-то время?

– Нет, не убивают. Они танцуют, поют песни, произносят молитвы. Но, помимо этого, многие привязывают себя к священному столбу. Точнее сказать, не привязывают… Танцоры прокалывают свои груди, просовывают под кожу палочки и привязывают к этим палочкам ремни. Другой конец этих ремней прицеплен к верхушке шеста, вокруг которого им предстоит танцевать. Таким образом, ремни связывают танцоров со столбом. Малейшее движение приводит к тому, что продетые сквозь грудные мышцы палочки теребят рану и заставляют литься кровь. Во время танца участники не просто шевелятся, но отклоняются всем корпусом назад, насколько позволяют им ремни. При этом грудные мышцы оттягиваются ремнями неимоверно. Кажется, что они вот-вот лопнут. Я никогда не думал, что кожа на груди столь крепка, что может выдержать человеческий вес. Процедура очень болезненная. В конце концов они должны рывком освободиться от ремней. Случается, что человек сам не может освободиться, то ли он ослаб за время пляски, то ли кожа у него чересчур крепкая, одним словом, не получается у него. Тогда на спину ему прыгает кто-нибудь из друзей, и они уже двойным весом натягивают ремень. Тут уж никакая кожа не выдерживает.

– Всё небось кровью залито?

– Не так сильно, как ожидаешь, хотя грудь, конечно, у каждого в крови. Шрамы от Пляски Солнца остаются навсегда. Это уважаемые шрамы, их ни с чем не перепутать.

– Ничего себе праздничек.

– Да уж, это всем праздникам праздник, – согласился Лисицын. – На него не всегда попасть можно. Чаще всего такие пляски проходят подальше от посторонних глаз, но есть и такие, куда туристов допускают. Я попал именно на такую Пляску Солнца.

– Зрелищно, судя по твоим словам, – Лариса опустила веки, будто пытаясь представить картину только что услышанного.

– Ты любишь зрелища?

– К сожалению, люблю, – она внезапно помрачнела.

– Почему «к сожалению»? – Лисицын придвинул стул поближе к собеседнице. – Тебе кажется, что это неправильно? Что в этом постыдного?