Проснись, о родина, иди вперед, спотыкайся, падай — и снова иди! Стихи Бласа де Отеро трудны для перевода. И не потому, что сделаны они в нарочито усложненной форме. Дело в том, что многое в них недоговорено, написано «между строк». Иначе их не пропустила бы цензура — ведь далеко не все, что создано Отеро, разрешено в Испании. Но — знамение времени! — режим теперь уже не в силах полностью запретить или предать забвению неугодного ему поэта. Воинствующие, непокорные стихи Бласа де Отеро доходят сегодня до испанского читателя. Они доходят до всех, кому небезразлично будущее Испании, судьба ее мужественного народа.
Забыться сном, не вспоминать Испанию. Уйти из жизни — потерять Испанию. Жить, из конца в конец вспахать Испанию. Сражаться, чтоб отвоевать Испанию. Где он, Блас де Отеро? В бездне сна, но глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? В порывах ветра, но глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? В трясине страха, но глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? В кольце пожара, но глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? В морской пучине, но глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? С рабочими, со студентами — глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? В бухте Сьенфуэгос — глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? На операционном столе — глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? В Южном Вьетнаме, невидимый среди партизан.
Где он, Блас де Отеро? Прикован к постели, но глаза его широко раскрыты.
Где он, Блас де Отеро? Скончался. Глаза его широко раскрыты.
Море
вокруг Испании:
зеленое
Кантабрийское,
лазурное Средиземное,
древнее море Ка?диса,
где с горем
граничат валы,
и стих мой
скорбит, мешаясь
с лязгом цепей и уключин,
девичье море
Кончи,
Ма?лаги горькое море,
смой
годы братоубийства,
сплавь
в единой волне
одинокие судьбы испанцев.
В пятьдесят два года я думаю то же, что и в семь лет:
что облака — громадны, монополии — колоссальны,
а вьетнамцы — низкорослы,
но непобедимы.
В пятьдесят два года я продолжаю думать так же, как Маркс;
разница только в том, что, копируя мысли его, я излагаю их в поэтической форме.
В пятьдесят два года я обращаюсь
к людям и упрекаю их за то, что они мне лгали, когда мне было семь лет, когда мне было семнадцать и даже когда двадцать семь.
В пятьдесят два года пишу,
но не поучаю; а кроме того, гуляю, читаю, перевожу чемоданы через таможни и замышляю заговоры
(это сказано, чтобы ввести в замешательство полицейских).
В пятьдесят два года я, как и прежде, влюблен в Карменситу, в Мерче, в Кармелу и в девушку с гребешками.
В пятьдесят два года я — в Малаге.
Я пишу, как машина, правлю, как робот, и публикую, что думаю (последнее сказано в шутку).
В пятьдесят два года нет у меня ни велосипеда, ни телевизора, ни сонливости, ни текущего счета.
