Больше всего повезло Картымазовке. Наименее за­щищенная, она в одночасье стала неприступным фор­том. С согласия Василисы Петровны и Петра Картыма-зовых на их подворье остановился сам князь Холм-ский, в результате чего вокруг расположился целый полк охраны, так что ни о каком неожиданном напа­дении не могло быть и речи.

Напротив брода через Угру, на границе земель Мед­ведева и Картымазова, была выставлена целая пушеч­ная батарея. Впрочем, к вечеру пушки и пищали уже торчали вдоль всего берега.

На следующий день тихие берега реки Угры пре­вратились в кромешный ад.

Татары, пользуясь густыми зарослями, подбирались к берегу и осыпали московских пушкарей градом стрел и матерных слов.

Немедленно вступили в дело пищали и пушки, гро­хот стоял неимоверный, по обе стороны реки горел сухой лес, едкий пороховой дым смешивался с дымом горящих деревьев и кустарников, закрывая порой не­бо и солнце, превращая яркий день в тусклые сумерки.

И так теперь было каждый день.

Тяжелее всех это переносила Настенька.

Высокие языки пламени над лесом, означающие ги­бель дома, который лишь совсем недавно стал ее до­мом, потрясли Настеньку гораздо больше, чем Анницу, для которой это был дом ее детства.

Настенька рыдала весь день, у нее пропало молоко, а ночью с ней случился странный приступ — ей каза­лось, что пришли татары и сейчас ее снова похитят.

Анница не отходила от золовки всю ночь.

Утром на смену ей пришел худой, осунувшийся Генрих.

Он попросил разрешения посидеть с «хозяйкой», как он ее почтительно всегда называл. Анница согла­силась, потому что уже сутки не спала, да и сама На­стенька наконец задремала.

Генрих сел на скамье в углу и тихонько стал наи­грывать на своей лютне.

Как только рассвело, грохнула пушка где-то далеко, потом ближе другая, и следом бабахнул целый залп совсем недалеко…

Настенька проснулась.

Генрих поднялся, встал на колени возле ее постели' и, взяв руку Настеньки, осторожно поцеловал.

На его глазах выступили слезы.

— Это я во всем виноват, — сказал он. — Я уговорил

Филиппа начать это дурацкое строительство…

— Нет-нет, Генрих, что ты говоришь, — слабо воз­

разила Настенька, — при чем тут это? Татары все рав­

но пришли бы… Я знала, я знала, что они придут…

Я знала, что они придут за мной… Пресвятая Матерь

Божья, спаси и сохрани! Я боюсь… Я боюсь, что меня

снова увезут! Генрих, я боюсь!!! — закричала она.

— Ну что ты, хозяюшка моя, успокойся, никто тебя

в обиду не даст — смотри — друзья рядом, войско мо­

сковское вокруг стоит — кто же тебя отсюда увезет?!

— Все равно я боюсь… Меня увезут и убьют, я знаю…

Я боюсь, Генрих…

И тогда лив Генрих снял со своей шеи большой круглый медальон из серебра с вытисненным на нем изображением Богородицы с младенцем.

— Это самое дорогое, что у меня есть, — сказал

он. — Моя матушка дала мне это и сказала: здесь вол­

шебный эликсир — если ты им смажешься, тебя не

возьмет никакое оружие. Даже само то, что будешь но­

сить его на своем теле, защитит тебя от всех бед. Вот

посмотри!

Генрих поднес медальон к глазам Настеньки, и то­гда она увидела, что это не просто украшение или об­разок — это плоская серебряная бутылочка с малень­кой серебряной крышечкой. Генрих осторожно от­крыл эту крышечку и поднес к носу Настеньки. Сильный аромат, вызывающий странное чувство успо­коения, опьянения и удовольствия, пахнул на нее.

— Что это? — изумленно прошептала она.

— Это и есть волшебный эликсир. Я только два раза

смазывался им перед самыми страшными сражения­

ми — чуть-чуть… Шею и руки. И вот представь — все

вокруг меня падали убитыми, а я не получил ни одной

царапины. Оба раза. И вообще, пока я его ношу, меня

никто никогда не ранил.

— Никогда? — недоверчиво спросила Настенька.

— Ни разу, — заверил Генрих.

Он вложил медальон в ее руки.

— Прошу тебя, прими это в знак моего огромного

почтения к тебе. Вот видишь — ты только вдохнула

аромат волшебного бальзама, и тебе сразу стало спо­

койней. Все твои страхи пройдут, как только ты наде­

нешь его на шею…

— Правда? — нерешительно спросила Настенька.

— Ручаюсь, — приложил руку к сердцу Генрих.

— Спасибо, — слабо улыбнулась Настенька, прини­

мая медальон. — А ничего, что у меня тут крестик?

— Христос и Богородица будут вместе хранить те­

бя, — улыбнулся Генрих.

Настенька надела медальон.

— И правда, вроде спокойнее стало, — сказала она

и пожала руку Генриха. — Еще раз спасибо тебе, Ген­

рих, ты очень славный.

Генрих растроганно поклонился, галантно поцело­вал ручку Настеньки и тихонько вышел.

Настенька глубоко вздохнула и впервые за послед­ние дни крепко уснула, несмотря на грохот пушек.

И ни ей, ни Генриху даже в голову не могло прий­ти, какие роковые и страшные последствия будет иметь это маленькое событие и как изменит оно судь­бу нескольких людей…

Но что такое жизнь и судьба отдельных человече­ских личностей перед лицом другого грандиозного события, которое уже началось, уже происходило и которому суждено было изменить жизнь и судьбу це­лых племен и народов.

Началось величайшее действо, навсегда оставшееся в истории как Стояние на Угре.

Много было в тот год недобрых предзнаменований, шепотом люди друг другу переда­вали, где что дивное случилось, — то в Алексине, там, где Орду ждали, в ночь перед появлением татар звез­допад был страшный, сыпались, как град, с неба звез­ды и искрами по земле разлетались, то в Москве коло­кола той ночью сами по себе звонили, а еще раньше взял вдруг да и упал ни с того ни с сего купол церкви Рождества Богородицы и много старинных и знатных икон сокрушил.

Не к добру все это деялось, бояться стали люди по­садские, что вокруг Москвы жили, забирали свое иму­щество и в Кремль с ним бежали прятаться в ожида­нии нашествия Ахматова, а некоторые даже поджига­ли дома свои, как то в обычае было: идет враг — сжигай все посады, забирай все добро свое да припа­сы съестные и за стены города прячься, готовясь к осаде и штурму…

Шум, гам, крики, щелканье кнутов, ржание коней, очереди и давка у всех кремлевских ворот, отдельные пожары вокруг среди брошенных посадских домов — такую картину увидел великий князь московский Иван Васильевич, подъезжая к Москве со стороны Тарусы.

Там он стоял уже месяц с войском, а когда до­несли ему доброхоты, что появились, наконец, татары