— Эх, Галина, — смеялась Евдокия Васильевна, — взрослая тётка, а всё шалишь.

— Что делать, мама, — не оборачиваясь, отвечала Галина, — если очень хочется.

— А чего хочет женщина, того хочет Бог. Ведь он большой шалун, — подыграл ей Дмитрий.

До пенсии Евдокия Васильевна около десяти лет проработала поваром в столовой какого-то оборонного НИИ, и потому готовила она быстро, просто и со знанием дела. На кухонном столе дымящаяся горка блинов сверкала сливочным глянцем, красные лепестки лосося лежали веером на блюдце, чёрная икра в глубокой пиале играла холодным блеском, прочие разносолы собственного приготовления еле вмещались в больших и малых салатницах. Над всем этим возвышалась бутылка домашней наливки.

— Ну, с приездом, Галина, — Евдокия Васильевна взяла на себя руководство этим уютным застольем. — Спасибо, что навестила.

— Я тоже очень рад, что вы нас навестили, — чокаясь с Галиной, сказал Дмитрий, — приезжайте почаще. Мы люди гостеприимные.

Хозяйский тон Дмитрия — квартиранта её матери — рассмешил Галину. А ведь этот парень прост и ловок — сразу и не заметишь, что разница в возрасте при общении с ним почти не чувствуется. Вроде ещё юнец, но что-то подсказывало Галине, что есть у него опыт обольщения женщин. Именно женщин постарше его. Таким, как он, сверстницы не интересны. Глуповаты для него потому что. И будто в подтверждение догадки Галины Дмитрий обратился к ней:

— Позвольте поухаживать за вами, — Дмитрий взял её тарелку и начал накладывать салаты, — надеюсь, в этот чудный вечер только я один могу претендовать на то, чтобы быть вашим кавалером. Для меня это высоченный пьедестал.

— Не стану помогать вам туда подняться. Боюсь, окаменеете, — Галина с холодной нежностью посмотрела в его глаза.

— Значит, меня ждёт вечность, — Дмитрий говорил спокойно, даже обречённо, — застыть в порыве вожделений сердца — это подвиг.

— Ой, ребятушки, — Евдокия Васильевна, не умышленно прервав разговор Дмитрия и Галины, пустилась в воспоминания из далёкого прошлого, — бывало, мы в детстве наедимся блинов с обеда и до вечера, пока мать домой не загонит, носимся по деревне на санках. У нас там речка была рядом. Один-то берег покатый, а другой — обрывистый. Так мы горку сделаем, снегом засыпим обрыв-то, зальём его водой, и аж до середины речки катишься. Эх!

Когда Евдокия Васильевна начинала свои повествования, она незаметно преображалась в бабушку-рассказчицу. Даже старорусский кокошник или цветастый платок были не нужны, чтобы полностью соответствовать образу доброй сказочницы. Баба Дуся — так называл её Дмитрий — продолжала свой сказ:

— Потом случай вышел на этой горке. С окраинного дома, там Петька-тракторист жил, корова сбежала. Сарай открытым был, так она и вышла на улицу. Это зимой-то!

— Значит, корова гулящая оказалась, — сказала Галина.

— Что ей там понадобилось, не знаю, — развела руками Евдокия Васильевна, — так вот, она не куда-нибудь, а к речке подошла. Поскользнулась она, значит, и с горки, что мы, детишки, накатали, вниз покатилась!

— Во как! Убилась? — воскликнула Галина.

— Нет. И даже не поранилась, только задницу, да бока стёрла, — казалось, что и сама Евдокия Васильевна удивилась сказанному.

— И что же было дальше? — спросил Дмитрий.

— А дальше вот что. Видно, испугалась она бедная, давай барахтаться на льду. Встать хочет. И лёд-то под ней и проломился! Ну мальчишки-то наши сообразили — звать взрослых надо. Пока звали их, корова мычала. Утонуть бы не утонула, там не глубоко было, а вот околеть могла.

— Да уж. Говядина свежей заморозки, — грустно заметил Дмитрий.

— Ну, мужики-то сбежались быстро, поняли, в чём дело, — продолжала Евдокия Васильевна, — доски принесли, хомут, вожжи, верёвки. Еле подвязали её. Опасно ведь — она брыкается, лёд округ неё ломится. Но справились. И мы, детишки, тянули, и взрослые. Так всем миром и вытянули.

— И чем же всё закончилось, баба Дуся? — нетерпеливо спросил Дмитрий.

— Потом повели её в деревню. Мороз колючий был. Бока у коровы уже ледяной коркой покрываться начали. Но среди мужиков, что сбежались её спасать, зоотехник был, Василий Игнатьевич. Ох, и толковый мужик был. В своём деле мастер. И скотина его любила. Так он и спрашивает: 'У кого, мужики, баня топится. Её ведь отогревать надо'. И тут я говорю: 'У меня мамка истопила. Точно знаю'. Василий Игнатьевич мне и говорит: 'Давай, Дуняша, беги-ка домой, скажи мамке с папкой, что в баню корову ведём'. Короче, привели её туда и давай отпаривать — берёзовым веничком! А корова головой мотает, но стоит смирно, понимает, что так-то оно лучше для неё.

— Отогрелась? — спросила Галина.

— Да. Потом высушили её, и Петька, хозяин то есть, домой отвёл. И что характерно! — баба Дуся в своих рассказах часто пользовалась этим оборотом. — Ничего с её здоровьем худого не было. К следующей зиме телёночка справила. Борькой назвали.

— Русская баня творит чудеса! — подвела итог Галина.

— Милые барышни! — Дмитрий разлил всем вина и поднял свою рюмку. — Самое время выпить за здоровье!

— Это верно, Дима, — охотно с ним согласилась Евдокия Васильевна, — если здоровья нет, то всё остальное уже ненужно.

За окном светил уличный фонарь. Его неоновое сияние растворяло ранние осенние сумерки. Жёлто-бордовые листья на ветках клёна просвечивались волшебным зелёным светом. Глядя в окно, Дмитрий вспомнил фотографию из семейного альбома Евдокии Васильевны: юная красавица сажает маленькое деревце. Девушка улыбается, видимо, фотографу. Позади неё стена и окна знакомого дома. Под фотографией побледневшая надпись, сделанная перьевой ручкой: 'Моя семнадцатая весна. Целую всех! Галина'.

— Ты чего, Дима, заскучал? — прервала задумчивость Дмитрия Евдокия Васильевна, подкладывая ему завёрнутый треугольником блин с икрой. — Подлей-ка нам ещё. Григория Степановича помянем.

Григория Степановича — мужа Евдокии Васильевны, ныне покойного — Дмитрий лично не знал. Но рассказов про него от бабы Дуси слышал много. В послевоенные годы молодые супруги, Евдокия и Григорий, исколесили всю страну. В каких только отдалённых уголках они не жили. Григорий Степанович служил в те времена офицером в охране тюрем и лагерей. Дальний Восток и Крайний Север, Сибирь и Средняя Азия — всех мест и не перечислить, в которых Евдокии Васильевне пришлось побывать со своим мужем.

Выпили молча. Евдокия Васильевна уголком фартука вытерла влагу под глазами. На её старческом лице отразилась затаённая грусть — печаль одинокого человека. Дочь и внук навещали её раз в полгода. Других близких в городе не было. Единственным утешением в её старости был Дмитрий, на которого и была обращена вся любовь к далёкому внуку.

— Бывало, мы с Григорием, — прервала молчание Евдокия Васильевна, — сядем ужинать, вот так же вечером, Галины ещё не было, я спрашиваю Григория: 'Ну как, Григорий, дела?'. А он спокойно так: 'Без происшествий'. Чего только мы с ним не повидали…

Дмитрий подумал, что баба Дуся сейчас расскажет какую-нибудь историю из своей жизни, которую он слышал не раз. Например, про то, как однажды в каком-то городке под Тюменью, убив конвоиров, сбежали три зека. Она работала тогда инкассатором. Из этого городка к ближайшей железнодорожной станции вела только одна дорога. Как раз в это время по этой дороге молодая Евдокия Васильевна на инкассаторской машине возвращалась с выручкой для рабочих местной артели. Зекам нужна была машина для продолжения побега, а они были вооружены карабинами убитых конвоиров. Двумя точными выстрелами шофёр был убит, и машина скатилась на обочину. Радостные зеки бросились к машине. Но Евдокия Васильевна не растерялась и, действуя согласно должностной инструкции, достала свой, как она выражалась, 'товарищ наган' и открыла огонь на поражение. Двое урок были убиты на месте, третий был ранен в живот и скончался через сутки в больнице.

Но на удивление Дмитрия Евдокия Васильевна начала рассказывать совершенно иную, неизвестную ему историю:

— Мы тогда с Григорием под Ташкентом жили. Зона там строгая была. В ней много басмачей бывших, тех, что Фрунзе не добил, срок отбывали. Так вот, к одному бывшему узбекскому баю жена приехала на свидание. Молоденькая такая девица, лет девятнадцати. Оказалось, она у этого злодея четвёртой женой была до того, как советская власть разобралась с ним.

Галина отодвинулась от стола ближе к окну и щёлкнула миниатюрной серебристой зажигалкой, поставив пепельницу на подоконник. Ветер на улице дул прерывисто, лёгкими порывами срывая листья с дерева под окном. Один из грязно-бордовых листьев, цвета трупной крови, прилип к оконному стеклу и медленно сполз вниз, оставив за собой влажный след. Поддавшись усилиям ветра, подвесной фонарь на столбе качнулся в сторону, выплеснув поток яркого света на крону дерева. Среди оголённых ветвей и редких красно-жёлтых мельканий листвы высветился чёрный силуэт человека…

'О, Боже… — Галина быстро отвела свой взгляд от окна, машинально затушив сигарету, — не может быть… Неужели опять начались эти страшные видения? Нет-нет, — стала успокаивать себя Галина, — это показалось…'

По лицу Галины пробежала нервная улыбка, никем не замеченная. Евдокия Васильевна разливала душистый чай, а Дмитрий сосредоточенно разрезал вишнёвый пирог.

— Начальником этой тюрьмы был Владимир Петрович Аракатов, — продолжала свой рассказ Евдокия Васильевна. — Мужик он был волевой. Всю войну прошёл. В Сталинграде заградотрядами командовал. А вот перед восточной красавицей не устоял!

— А можно поподробнее? — избавляясь от нервных переживаний, в будущем ставших причиной её добровольного ухода из жизни, Галина обратилась к матери. — Что значит — не устоял?

— Так влюбился он в неё! — это пояснение прозвучало от Евдокии Васильевны как сенсация.

— И что же было дальше? — нарочито по-детски спросил Дмитрий.

— А дальше вот что, — продолжала баба Дуся, — Владимир Петрович ухаживал за ней, как мог, а она никак не отвечала взаимностью. Так и уехала обратно в свой кишлак. Незадача, конечно, вышла. Владимир Петрович ходил после этого хмурый, как туча. Прошло полгода, а может, и меньше, и Владимир Петрович поехал к ней свататься. Уж не знаю, как у них там всё развивалось, может, калым большой её родителям повёз, а может, просто им понравился, но привёз он её к себе уже женой. И засиял, как солнышко, наш начальник! Мы тоже с Григорием рады за него были. Жили молодожёны на служебной квартире. А басмач, муж её первый то есть, продолжал срок отсиживать. Вот ведь как бывает в жизни — была женой зека, а стала женой хозяина тюрьмы.

— Ну, мне пора, — Дмитрий, отхлебнув глоток из дымящейся чашки, взглянул на часы.

— Куда это ты? — удивилась Евдокия Васильевна. — Поздно уже.

— Эх, мама, — Галина искоса посмотрела на Дмитрия, — неужели непонятно? У Димы свидание.

— Ваша проницательность меня пугает, — Дмитрий подмигнул Галине и встал из-за стола.

— Скажи, Дима, — Галине явно хотелось смутить парня, — у тебя с ней серьёзно или так, баловство?

— Разве в моём возрасте может что-то быть серьёзным и навсегда? — попытался отшутиться Дмитрий. — Повзрослею и оценю с высоты прожитых