Можем заехать в Арпин — посмотрим, как обстоят дела с сыром и шерстью.
Цицерон представил себе все это, и увиденное ему понравилось. Но он покачал головой:
— Теренция, я все отдал бы, чтобы поехать! Но это невозможно. Гибрид возвращается из Македонии, а половина Македонии уже прибыла в Рим, чтобы обвинить его в вымогательстве. Бедняга был хорошим коллегой, когда мы были с ним консулами, что бы они ни утверждали на его счет. Никогда он не доставлял мне неприятностей. Поэтому я буду защищать его. Это самое малое, что я смогу сделать для него.
— Тогда обещай мне, что уедешь, как только приговор будет вынесен, — сказала она. — Я отправляюсь с Туллией и Пизоном Фругием. Туллия очень хочет посмотреть игры в Анции. Кроме того, маленькому Марку нездоровится — он жалуется на боли. Я очень боюсь, что он унаследовал от меня ревматизм. Нам всем нужен отдых. Пожалуйста!
Теренция — и просит? Это было так необычно, что Цицерон согласился. Как только суд над Гибридом закончится, он присоединится к своей семье в Анции.
Проблема заключалась в том, что настоятельное требование Цезаря убедить Целера и Катона не выходило у Цицерона из головы, когда он принялся за защиту Гая Антония Гибрида. Было оскорбительно действовать в качестве Цезарева прислужника. Особенно — для человека, чья храбрость и решительность спасли страну.
Поэтому понятно, что, когда наступил момент выступать с финальной речью — перед тем, как жюри оправдает или осудит его коллегу Гибрида, — Цицерону было очень трудно сосредоточиться на теме выступления. Свою привычную работу он выполнил хорошо: превознес Гибрида до небес, дал понять жюри, что этот яркий представитель римской знати никогда не отрывал даже крылышек у мухи, будучи ребенком, не говоря уж о том, чтобы калечить греческих граждан, будучи молодым человеком, и не говоря уже о каком-нибудь преступлении, о котором толкует половина провинции Македония.
— Ах, — вздохнул Цицерон в конце разглагольствований, — как я скучаю по тем дням, когда Гай Гибрид и я были вместе консулами! Каким порядочным и благородным был тогда Рим! Да, у нас тогда был Катилина, готовый уничтожить наш славный город, но я и Гибрид — мы вместе справились с этим, мы спасли отечество! Но для чего, уважаемые присяжные? Для чего? Если бы я знал! Если бы я мог сказать вам, почему Гай Гибрид и я не оставили наших постов и вынесли те ужасные события! И все оказалось напрасно, если посмотреть на Рим сегодня! Сегодня, когда консулом является человек, недостойный носить toga praetexta! Нет, я не имею в виду знатного и порядочного Марка Бибула! Я имею в виду этого жадного волка — Гая Цезаря! Он нарушил согласие между сословиями, он посмеялся над Сенатом, он опоганил консульство! Он ткнул нас носом в грязь из Большой Клоаки. Он вымазал нас с ног до головы, он вылил говно на наши головы! Как только этот суд закончится, я покину Рим! Я намерен долго не возвращаться, потому что не могу видеть, как Цезарь гадит на Рим! Я поеду к побережью, а после пересяду на корабль, чтобы посмотреть такие места, как Александрия, истинную гавань умного и доброго правления…
Речь была закончена, жюри проголосовало. CONDEMNO. Гай Антоний Гибрид должен отправиться в ссылку на остров Кефаллению, место, хорошо ему известное. Его там тоже хорошо знали. Что касается Цицерона, он собрал вещи и удрал из Рима в тот же день. Теренция отбыла еще раньше.
Суд закончился утром. Цезарь присутствовал незаметно, в задних рядах толпы, чтобы послушать Цицерона. Прежде чем жюри объявило свой вердикт, он ушел, разослав в разных направлениях своих посыльных.
Этот суд представлял для Цезаря интерес во многих отношениях, начиная с того, что он сам когда-то пытался обвинить Гибрида в убийствах и увечьях, нанесенных греческим гражданам в те времена, когда тот был командиром эскадрона в кавалерии Суллы у озера Орхомен. Цезарю очень понравился молодой человек, который выступил обвинителем Гибрида. Будучи протеже Цицерона, он теперь сражался в суде против своего покровителя — защитника. Марк Целий Руф, очень симпатичный, хорошо сложенный человек, блестяще построил обвинение и задвинул Цицерона в тень.
Как только Цицерон произнес первые слова своей речи в защиту Гибрида, Цезарь понял, что с Гибридом покончено. Репутация Гибрида слишком хорошо известна, поэтому никто не поверил, что, будучи мальчиком, он не отрывал крылышек у мух.
А затем последовало лирическое отступление Цицерона о славных днях их былого совместного консульства.
Терпение Цезаря кончилось. Он сидел в своем кабинете в Общественном доме, кусая губы, в ожидании тех, кого он вызвал к себе.
«Стало быть, Цицерон считает себя неуязвимым, да? Значит, Цицерон воображает, будто может говорить все, что захочет, не боясь наказания? Хорошо, Марк Туллий Цицерон, скоро ты запоешь по-другому! Я сделаю твою жизнь невыносимой. Ты заслуживаешь этого. Ты продолжаешь нападать на меня — даже теперь, когда твой любимый Помпей дал тебе понять, что он хотел бы, чтобы ты поддержал меня. Весь Рим знает, почему ты любишь Помпея: он спас тебя от необходимости взять в руки меч во время Италийской войны. Помпей защитил тебя от своего отца, когда вы оба были кадетами на службе у Мясника. Но даже ради Помпея ты не хочешь довериться мне. Поэтому я сделаю так, чтобы Помпей помог мне подчинить тебя. Я оконфузил тебя с Рабирием. Более того, подвергнув суду Рабирия, я показал тебе, что твоя собственная шкура ничем не защищена. Теперь ты узнаешь, что такое угроза ссылки. Почему они считают, что могут безнаказанно оскорблять меня? Может быть, то, что я собираюсь сделать с Цицероном, покажет им, что они не смеют этого делать. У меня хватит решимости отомстить. До сих пор я молчал по одной-единственной причине: я боялся, что не смогу остановиться».
Публий Клодий прибыл первым, сгорая от любопытства. Он схватил предложенный Цезарем бокал вина и плюхнулся в кресло. Вскочил, снова сел, заерзал.
— Ты можешь сидеть спокойно? — спросил Цезарь.
— Ненавижу.
— Попробуй.
Чувствуя, что его ждут хорошие новости, Клодий попробовал. Конечности кое-как подчинились, но козлиная бородка продолжала дрожать, а подбородок ходил ходуном, когда Клодий втягивал и вытягивал нижнюю губу. Цезарю показалось это довольно забавным, он не выдержал и рассмеялся. Странно, что смех Цезаря не раздражал Клодия так, как, например, злил его смех Цицерона.
— Почему ты носишь этот смешной пучок на подбородке? — спросил Цезарь, успокоившись.
— Мы все его носим, — ответил Клодий, словно это все объясняло.
— Я заметил. Все, кроме моего кузена Антония.
Клодий захихикал:
— Он не идет бедняге Антонию. Подействовал на него жутко угнетающе. Вместо того чтобы свисать вниз, бородка торчала вверх и щекотала ему кончик носа.
— Позволь угадать, почему вы отрастили бороды.
— Думаю, ты знаешь, Цезарь.
— Чтобы дразнить boni.
— И всех других, кто по глупости реагирует на это.
— Настоятельно советую тебе сбрить ее, Клодий. Немедленно.
— Объясни хотя бы, почему! — агрессивно потребовал Клодий.
— Патриций может позволить себе быть эксцентричным, но плебеи — недостаточно древнее сословие. Плебеи должны соблюдать mos maiorum.
Широкая улыбка озарила лицо Клодия.
— Ты хочешь сказать, что я получил согласие жрецов и авгуров?
— Да. Подписано, запечатано и доставлено.
— Даже с присутствующим Целером?
— Целер вел себя как ягненок.
Залпом проглотив вино, Клодий вскочил.
— Пойду разыщу Публия Фонтея — моего приемного отца.
— Сядь, Клодий! За твоим новым отцом уже послали.
— О, я могу стать плебейским трибуном! Величайшим в истории Рима, Цезарь!
В этот момент прибыл придурковатый Публий Фонтей и глупо заулыбался, когда ему сказали, что он, в возрасте двадцати лет, станет отцом тридцатидвухлетнего человека.
— Ты согласен не распространять на Клодия свою отцовскую власть? А ты, Клодий, сбреешь бороду? — спросил их Цезарь.
— Все, что хочешь, Цезарь, все, что хочешь!
— Отлично! — порадовался Цезарь и вышел из-за стола, чтобы приветствовать пришедшего Помпея.
— Что случилось? — спросил, немного волнуясь, Помпей. Затем он удивленно воззрился на присутствующую пару. — Что случилось?!
— Ничего, Магн, уверяю тебя, — успокоил его Цезарь, снова усаживаясь за стол. — Мне нужна услуга авгура, вот и все. И я подумал, что ты мог бы оказать мне эту услугу.
— В любое время, Цезарь. Но в чем дело?
— Как ты знаешь, Публий Клодий желает на некоторое время отказаться от статуса патриция. Перед тобой — его приемный отец, Публий Фонтей. Я бы хотел покончить с этим делом сегодня.
Нет, Помпей — не дурак. Цезарь молчал о своей затее, пока не понял, что настало время. Помпей тоже находился на Форуме и слушал Цицерона. И ему было больнее, чем Цезарю, ибо все оскорбления, сыпавшиеся на голову Цезаря, отражались на нем. Многие годы Помпей терпел непостоянство Цицерона. Ему также не нравилось, что Цицерон всякий раз отказывался помочь ему, когда после возвращения с Востока он просил о содействии. Вот уж действительно «спаситель отечества»! Так пусть ради разнообразия тщеславный тюфяк немного пострадает! Ох, как он будет подлизываться, когда узнает, что Клодий висит у него на хвосте!
— Счастлив буду помочь, — проговорил Помпей.
— Тогда давайте все встретимся в колодце комиций через час, — сказал Цезарь. — Я возьму с собой тридцать куриатных ликторов, и мы уладим это дело. Сбрить бороду!
Клодий замешкался у двери.
— Цезарь, это случится немедленно или придется ждать семнадцать дней?
— Если выборов трибунов не предвидится еще несколько месяцев, Клодий, то какое это имеет значение? — смеясь, ответил Цезарь. — Но чтобы быть абсолютно уверенными в полной законности нашей затеи, через три недели состоится еще одна небольшая церемония. — Он помолчал. — Полагаю, ты уже не
