С утра Астафьев вызвал к себе Виктора Цымбалюка. Бывший военный, этот коренастый мужик с золотыми зубами и прической ежиком, считался одним из самых толковых работников.

— Привет, Виктор, — Юрий поздоровался, и приступил к делу. — У тебя там, вроде, было несколько дел по Зубаревской?

— По ней конкретно три дела. И еще несколько не совсем по ней, но, можно там кое-что нарыть и по ней.

— Это как? — Не понял Юрий.

— Она там не впрямую, косвенно упоминается. Трое бандюков привлекаются за кражи и разбой, скоро дела их передадут в суд. Двое так, по мелочам влетели. А дин, у него там более серьезно — прохожего порезал чуть не до смерти. Все трое сейчас сидят в нашем ИВС. Но, все они начали «бомбить» после того, как Сонька опрокинула их с обменом. У двоих — ни паспортов, ни прописки, ни копья денег. Третьему она, правда, паспорт оставила, что удивительно. Как раз этому, с ножичком. Забавно, что всех троих она сгружала в один и тот же дом в поселке: улица Чапаева, сорок два.

— Хорошо, я возьму эти дела, просмотрю их.

— Да, я еще точно знаю, что еще одно дело против Зубаревской завели в ОБНЭПе, — Цымбалюк ткнул пальцем вверх. Отдел по борьбе с экономическими преступлениями находился как раз над ними.

— Ладно, я зайду и к ним.

«Соседи» из ОБНЭПа были рады сбагрить ему муторное дело о какой-то цыганке.

— Коровин у нас квартирными делами занимается, он в этом деле собаку съел. Но, он болеет, уже три месяца. На прошлой неделе ему раковую опухоль удалили, — сказал начальник ОБНЭП майор Лазарев, водружая на стол довольно толстый скоросшиватель.

— Ну, проконсультироваться то у вас можно будет? — спросил Юрий, листая страницы дела.

Лазарев отрицательно покачал головой.

— У нас в этом больше никто толком не петрит. Анатольевич всю жизнь сидел на квартирных махинациях, вот мы сейчас с ними и попали. Молодежь от всего этого шарахается, как черт от ладана. Им легче, какой магазин с паленой водкой накрыть, или нефтяную врезку ликвидировать.

Изучив всё, что ему досталось, Астафьев решил заняться с разработки единственной жертвы Зубаревской, у которой остался паспорт. Через полтора часа он уже допрашивал в изоляторе временного содержания Алексея Моталькина, того самого бедолагу, порезавшего прохожего. На вид ему было далеко за пятьдесят, на голове — жидкие остатки волос, во рту — пеньки от зубов. Вся биография этого человека была видна на его руках. На запястье был якорь, с надписью 'Балтийский флот', там же, на другом запястье, имя Нина, а еще три «перстня» на фалангах, с замысловатыми рисунками. Говорят, что по ним можно было узнать о человеке все: за что сидел, какой срок. Но Юрию так и не хватило терпения выучить всю эту блатную премудрость.

— Что, новый следак у меня? — спросил хриплым голосом Мотальцев.

— Почти что так, — согласился Юрий. — Но, меня интересует не то, что вы сделали третьего ноября, а то, как вы лишились квартиры. Я, в общем-то, в курсе все этого, так, в общих чертах. Я вот, чему удивился: вы, человек, вроде бы, опытный. Три глубоких отсидки, и тут так вот глупо проколоться.

Моталькин усмехнулся.

— Да, вот так и прокололся, поплыл, как бобик с конурой в наводнение, вниз по течению. Все из-за этой суки.

— Зубаревской?

Старый вор даже сплюнул в сторону, глаза сверкнули злом.

— Из-за нее, падлы! Так ведь сука все это поставила, что и предъявить ей нечего. Месяц в угаре: что я там, с зоны только откинулся, все в радость. За восемь лет от всего отвык. Она и мне бабу ведь какую-то нашла, помню только, Нинкой звали. Торговка какая-то с рынка. Помню еще, она все уговаривала: продадим квартиру, на эти деньги накупим товару, я буду торговать, а ты дома на диване бока пролеживать да водяру пить. А жить ты будешь у меня. Возили куда-то, квартиру какую-то показывали. Я и не помню сейчас: где, что?! Потом по конторам каким-то ходил, что-то подписывал. Эта сучка толстая все что-то про свадьбу талдычила. Какая свадьба!? Зачем?! Я только через три дня очухался в поселке. В паспорте прописка на этот сарай, денег нет ни копья. Я давай искать Соньку, хотел ей кадык вырвать. Только вилы ей ставить — а там Жорик, друг сердешный! Куда против него попрешь? А Могильщик только ухмыляется, все говорит, тебе до копейки скинули, ты сам куда-то их дел по пьянке. И расписку мне показывает. Кто писал ее, не знаю, но подпись там стоит не моя. А, может, и моя. Только пьяная сильно. Нехрен, говорит Жора, было, пить с кем попало. Я хотел еще бабу эту поискать, с рынка. Да какой там! На каком рынке она торгует, у нас их в городе пять штук, да, может и вовсе не торгует? Вот такие приплывы на старости лет. Я мужика того не со зла, просто от безысходности пырнул. Ночь, бабок ни копья, а он мне лопатник свой отдавать не хотел. Я ж с похмелья был, а от этой «осетинки» жбан раскалывается, как будто его изнутри кувалдами молотят.

— У вас, говорят, паспорт остался при себе? — поинтересовался Юрий.

— Да, есть.

— Странно. Обычно у других они и паспортов не оставляют.

— Да знаю я! Там еще два кента со мной обитали, в этой хибаре. Там ваще нищебродия. Жорка это расщедрился, Могильщик, ксиву мне скинул по старой памяти. Мы с ним на «шестерке» вместе сидели. Одной семьей жили.

Юрий задал вопрос, давно волновавший его.

— А, кстати, почему он Могильщик? Откуда такая кличка?

— А, к нему по молодости такое погоняло прилипло. Он действительно на кладбище подрабатывал. Могилы рыл. Здоровый ведь, жлоб.

— Дашь показания на Соньку и Могильщика? — спросил Астафьев.

Лешка задумался.

— Конечно, это зачтется на суде как смягчающее обстоятельство, как помощь в следствии, — напомнил Юрий.

Моталькин поморщился.

— Не парь мне мозги, командир. Я влетел по крупному, что там для меня год-два. Если больше червонца настучат, то из этого казенного «санатория» меня уже прямиком на могилки свезут.

Он еще пару секунд думал, потом кивнул головой.

— Ладно, пиши. Надо эту парочку прищемить, а то живут слишком красиво. Только один я в поле не воин. Ищи еще опрокинутых ими лохматиков.

— Это само собой, — согласился Юрий.

Через час он ушел из ИВС с готовыми показаниями старого зэка.