Выбирай, Олег Серёгин. И помни, что ты уже занёс ногу для первого шага в никуда. Ты трижды назвал эту бочку сала «господином». Ты — сын и внук русских людей, мальчишка великой страны, плоть и кровь отважного народа — назвал. И уже об этом будешь жалеть всю жизнь.
«Может быть — недолгую,» — с усмешкой подумал Олег напоследок.
И одним точным ударом ноги отправил чашу прямо в ухмыляющийся блин лица Юргила. Как футбольный мяч по центру ворот, не жалея босой ноги.
— Гол, — сказал Олег спокойно, видя, как каган уныло обмяк на подушках от пушечного попадания в лоб.
Потом его стали бить. И били долго — уже после того, как вышибли сознание.
Бить того, кто ничего не чувствует — не интересно. Поэтому Олег пробыл без сознания недолго — ровно столько, сколько понадобилось воинам, чтобы понять: мальчишка вырубился — и, вытащив его наружу, привязать к козлам для распилки дров. После этого на него выплеснули два ведра ледяной воды. Олег широко схватил воздух ртом, поймал губами и языком несколько струек и, хрипло выдохнув, открыл глаза.
В ту же секунду его спину обжёг секущий, беспощадный удар — такой, что, казалось, разлетелся пополам позвоночник. Боль от удара перехватила горло, Олег просто открыл рот — и тут же по ещё не успевшей отхлынуть боли рубанул огненным клинком второй удар.
— АААА!!! — истошно заорал Олег и рванулся, но ремни впились в запястья и щиколотки.
В ответ на третий и четвёртый удары — его били с двух сторон — не раздалось ни звука. Олег лежало. Мотал головой, бросая её со щеки на щёку.
Грыз дерево. И молчал. Потом послышался стеклянный, очень красивый звон, вокруг пошёл снег — ложась на спину, он обжигал, но потом превратился в ледяной водопад, и ночной мир, полный болью и огнями, снова выплыл из приятного забвения. Олег не видел, что стекающая с его спины вода имеет розовый цвет. Но он чувствовал такую боль, что стон невольно прорвался сквозь стиснутые зубы. Рот был полон кровью, взявшейся непонятно откуда.
В губы ткнулся мягкий сапог. Олег чуть вывернул шею и увидел ухмыляющееся лицо Юргила. Лоб «хозяина» был замотан тряпкой — это радовало.
— Целуй, — сказал Юргил и снова ткнул загнутым носком в губы мальчишке. — Целуй, ну?
Олег с удовольствием плюнул кровью на расшитую кожу. И засмеялся прежде, чем его вновь начали полосовать кнутами.
На третьи сутки Хирст перестал бояться, что Олег умрёт. Судя по всему, кочевникам это тоже перестало быть нужным — во всяком случае, мальчишек стали поить и кормить. Не хотелось только думать — зачем… Одному, если честно, было страшно, поэтому трудно даже передать радость Хирста, когда на исходе третьего дня Олег не просто перестал метаться в бреду, крича что-то на совершенно непонятном языке, но и пришёл в себя. и что-то зашептал по-английски — Хирст наклонился ближе и услышал:
— На вершине снежного сугроба сидит человек, рядом лежит перевёрнутая машина. Мимо едет ещё один, притормаживает, кричит из окна: «Что тут случилось?!» А первый отвечает: «Не знаю, я сам только что тут очутился…» Привет, Хирст.
— Очнулся, слава богам! — выдохнул тот и помолчал, пережидая спазм в горле. — Спина очень болит?
Скривившись, Олег прислушался к себе:
— Болит… А что, там очень страшно?
— Очень. — признался Хирст честно. — Как будто тебя палашом рубили.
— Может, и рубили, не помню… У нас пить есть? В смысле, вода есть?
Хирст напоил Олега. Потом тихо спросил:
— Чего они хотели?
Олег помолчал. Отвернулся к стене и внятно, коротко, но точно рассказал обо всём, ничего не скрывая.
— Короче, мне до предательства оставался один шаг, — беспощадно заключил он. — За это с меня ещё не так надо шкуру спустить.
Хирст помолчал — что тут скажешь? Олег попытался сесть — и не удержал длинного стона.
— У меня плохие новости, — тихо сказал Хирст.
— Да ну? — хмыкнул Олег. — Я бы удивился, случись наоборот…
— Нас стали поить и кормить.
— Это — плохая… — Олег осекся, его лицо окаменело. — А. Понял. Ну и что с нами сделают?
— Скорее всего — сдерут кожу, а потом посадят на колья, — ответил Хирст. — Люди так живут ещё дня по два…
— Меня это не устраивает, — Олег перевёл дыхание. — Я всегда раньше думал — зачем американцы в набор для выживания обязательно кладут библию. А теперь понял — это на случай, если всё остальное не поможет… У тебя библия есть?
— Нет, — серьёзно ответил Хирст. — А кто такие американцы, это твой народ?
— Нет, слава тебе, господи. Так нет библии?
— Нет, но есть добрый совет, — Хирст сел поудобнее:
— Поня-атно-о… — протянул Олег. Усмехнулся, пожал плечами, застонал снова. Потом засмеялся и признался: — Страшно… Вот фигня — жить-то осталось всего ничего, а я всё равно хочу дожить… Слушай, я не умею, — он огляделся. — Что тут можно сделать-то?
Хирст обхватил руками колени. Сказал в сторону:
— Я умею. Нас этому учат, как только сажают в седло, чтобы никто не говорил, что видел раба- англианина… Только это очень больно. Недолго, но… очень. Я не хотел умирать один. И я надеялся… — лицо Хирста на миг стало совсем детским, как у смертельно обиженного пацана. — Что меня… что выручат… — и он со всхлипом вздохнул.
— Тогда давай сейчас, — предложил Олег. — Чего тянуть? Я только больше бояться буду.
— Подожди… — Хирст вдруг задумался. — Самоубийство вещь почётная, но… я вот только сейчас подумал. А если попробовать бежать?
— Бежать? — Олег звякнул цепью. — Не выйдет…
— А что мы теряем? — глаза Хирста опасно блеснули. — В крайнем случае, нас убьют они. Это легче. Можешь мне поверить, в бою умирают очень легко. Один я бы не смог. А вдвоём можно попытаться…
— Давай, — кивнул Олег. Англианин стиснул его колено горячими сухими пальцами:
— Только надо будет убивать. Ты сможешь?
