действий. Ему требовалось время для «тщательного изучения обстановки». Жоффр был поражен. Принято важное решение, отданы приказы, через 36 часов начнется сражение ради спасения Франции, а союзник, занимавший важный участок фронта, вновь отказывался воевать. С учетом времени на рассылку и дешифровку приказы прибудут в армейские штабы только на следующее утро. Жоффр использовал для убеждения англичан последнее средство — отправил союзникам специального курьера с копией приказа № 6. Офицер, прибывший в Мелен в 3 часа утра, узнал, что войска экспедиционного корпуса в соответствии с распоряжением Мэррэя уже начали ночное отступление.

5 сентября на рассвете войска противника также находились на марше. Клюк безостановочно гнал армию вперед, торопясь закончить окружение французов. Приказ Мольтке об изменении направления движения и принятии мер для ликвидации угрозы с фланга был принят по радио в 7 часов утра. Четыре корпуса, растянувшись на 50 километров, шли в направлении реки Гран-Морен. Клюк не остановил их. Не обратил он внимания и на предупреждение о концентрации французских войск на его фланге, считая, что «германские армии победоносно наступают по всему фронту». Клюк, как истинный немец, верил в собственные военные сводки и не думал, что французы смогут собрать достаточно сил и создать угрозу для его армии. Отступление противника не было совершенно беспорядочным — Клюк в последнее время тоже стал замечать это, поэтому он и требовал не ослаблять натиска и не давать врагу передышки. К тому же следовало сохранить «свободу маневрирования и высокий наступательный дух». Вопреки директиве Мольтке, Клюк продолжал наступление и приказал переместить штаб армии вперед на 40 километров в Ребэ между Гран-Мореном и Пти-Мореном. К вечеру части германской 1-й армии находились на расстоянии 15-20 километров от английских войск и армии Франше д'Эспери. Это был последний день немецкого наступления.

Вечером в штаб Клюка прибыл полномочный представитель верховного командования. Памятуя о скверной радиосвязи и бурном темпераменте Клюка, Мольтке отправил к нему своего начальника разведки полковника Хенша. Тот, проделав 300-километровый путь из Люксембурга, лично разъяснил Клюку суть приказа Мольтке и потребовал его выполнения. К своему «удивлению», Клюк и его штаб узнали, что армии Руппрехта и кронпринца ведут тяжелые позиционные бои, безуспешно пытаясь прорвать оборону французов. Хенш представил офицерам штаба армии доказательства, свидетельствующие о создании «очень сильной группировки противника», перемещающейся в западном направлении и создающей серьезную угрозу флангу немцев. Только грозная необходимость заставила главный штаб отдать приказ об отступлении. 1-й армии предлагалось повернуть обратно и двигаться севернее Марны. Малоутешительными были и слова Хенша о том, что «этот маневр может быть проведен не спеша».

Еще большее беспокойство вызвало донесение IV резервного корпуса, прикрывавшего правый фланг армии с севера от Марны. Германские части столкнулись и завязали бои с отрядом противника численностью до двух дивизий, поддерживаемого тяжелой артиллерией. Это были передовые войска Монури, выходившие к Урку. Хотя атака французов была «успешно отражена», командир IV резервного корпуса все же приказал отступить с наступлением темноты.

Клюк подчинился приказу Мольтке. Теперь армия, вырвавшаяся слишком далеко вперед после форсирования Марны, должна была отойти назад. Клюк отдал распоряжение приступить к отводу войск со следующего утра, то есть с 6 сентября. Совершив победный марш от Льежа почти до Парижа, он тяжело переживал эти минуты. Если бы он шел в эшелоне за армией Бюлова, как ему приказали, и сегодня в 7 утра остановил армию, он бы смог противодействовать угрозе, нависшей над его флангом. По свидетельству генерала Кюля, «ни верховное командование, ни штаб 1-й армии не имели ни малейшего представления о том, что вся французская армия готова была перейти в наступление... Не было никаких признаков — ни показаний пленных, ни предупреждений комментаторов газет». Если Клюк не предполагал, что ждало его в будущем, то, во всяком случае, он не мог не понимать, что прекращение преследования противника и отвод войск сейчас, когда до выполнения графика главного штаба осталось всего четыре дня, не было прелюдией к окончательной победе.

Для союзников 5 сентября был, казалось, еще более мрачным днем. Их представители, собравшиеся в Лондоне в то время, когда с фронта сообщали лишь о поражениях, подписали утром договор, который обязывал страны Антанты «не заключать сепаратного мира в ходе настоящей войны».

В Париже Монури спросил Галлиени: «Если операция провалится, куда мы отведем...» Глаза Галлиени затуманились. Он ответил: «Никуда». Готовясь к возможной катастрофе, он отдал секретный приказ командирам парижского укрепленного района сообщить о всех объектах, которые следует уничтожить, чтобы ими не воспользовались немцы. Даже такие мосты в сердце Парижа, как Пон Неф и Пон Александер, подлежали уничтожению. Врагу должна достаться «пустота», если он прорвется через линию обороны, сказал он генералу Хиршауэру.

Главный штаб получил от Кастельно донесение, из которого следовало, что катастрофа могла разразиться раньше, чем начнется генеральное наступление. Командующий предлагал отступить от Нанси, если противник еще больше усилит натиск. Жоффр попросил его продержаться еще сутки, однако на случай неудачи он одобрил представленный Кастельно план отхода на вторую линию обороны.

Взяв у 3-й армии один корпус и сняв два корпуса с фронта под Мозелем, Жоффр пошел на большой риск, чтобы на этот раз достичь над противником численного перевеса, которого у него не было во время наступления в начале войны. Подкрепления еще не заняли боевые позиции. Жоффр, информируя правительство о принятом решении, постарался создать для себя алиби на случай провала наступления. В телеграмме, отправленной им президенту и премьер-министру, говорилось: «Галлиени преждевременно атаковал противника, поэтому я приказал приостановить отвод войск и, в свою очередь, возобновить наступление». Впоследствии, когда Жоффр систематически пытался умалить роль Галлиени в операции на Марне и даже уничтожить некоторые материалы, относящиеся к этому периоду, эту телеграмму откуда-то выкопал Бриан и показал Галлиени. «Это «преждевременно» дороже золота», — сказал он.

Утром 5 сентября Жоффр, ничего не знавший о намерениях англичан, переживал «почти агонию». Он отправил Мильерану телеграмму с просьбой использовать влияние правительства, чтобы добиться согласия англичан. Предстоящее сражение «может оказать решающее влияние на ход войны, в случае неудачи оно будет иметь серьезнейшие последствия для страны. Я полагаю, что вы привлечете внимание фельдмаршала к огромному значению будущего наступления. Если бы я мог приказывать английской армии, так же как и французской, я отдал бы немедленный приказ о переходе в наступление».

В 3 часа угра Вильсон получил от Уге копию приказа № 6. Но Уге, однако, не разрешил капитану де Гальберу, доставившему приказ, встретиться с кем- либо из английских командующих. Почему-то всегда в центре разногласий того периода появлялась зловещая фигура Уге. Решив, что обстановка требует присутствия представителя более высокого ранга, капитан де Гальбер отправился обратно во французский штаб.

В 7 утра Вильсон передал приказ французского командования Джону Френчу и затем, в течение нескольких часов, убеждал его поддержать операцию союзника. Тем временем в 9:30 утра капитан де Гальбер прибыл в свой штаб. По его словам, англичане «уклончиво» отнеслись к предложению об участии в наступлении, а мэр Мелена сказал ему, что багаж Джона Френча уже отправлен назад в Фонтенбло.

Жоффр решил добиться участия английской армии в предстоящем сражении «любой ценой», пусть даже ценой поездки на автомобиле в Мелен, за 180 километров от своего штаба. Предупредив англичан о своем приезде, Жоффр отправился в путь в сопровождении адъютанта и двух штабных офицеров. Несмотря на заторы на дорогах и священный для Жоффра обед, гонщик-шофер доставил французов в 2 часа дня в замок, где разместился штаб Джона Френча. Фельдмаршал встал из-за стола, приветствуя его. С ним находились Мэррэй, Вильсон и Уге. Последний выглядел так, «словно только что похоронил своего лучшего друга». Жоффр впервые заговорил первым. Вместо обычных кратких и лаконичных предложений, окружающие услышали страстную и сильную речь, сопровождаемую стремительными жестами, казалось, «что он хотел вырвать сердце из груди и бросить его на стол». Наступил «величайший момент», говорил он, приказы отданы, и, что бы ни случилось, французская армия до последнего солдата пойдет в бой за спасение Франции. От исхода наступления зависели «существование французской нации, свобода Франции и будущее Европы». «Я не могу поверить, что английская армия откажется выполнить свой долг в этот критический час... история сурово покарала бы вас».

Кулак Жоффра с силой опустился на стол. «Господин маршал, вы рискуете честью Англии!» Джон Френч, «жадно слушавший каждое слово», вдруг покраснел. Воцарилась тишина. На глазах командующего медленно навернулись слезы и покатились по щекам. Он попытался было что-то сказать по- французски, но не сумел. «Проклятье. Я не могу этого объяснить. Скажите ему, что мы сделаем все, что в наших силах».

Жоффр вопросительно взглянул на Вильсона. Тот перевел: «Фельдмаршал сказал «да». В этих словах почти не было необходимости — слезы и тон голоса говорили сами за себя. Мэррэй поспешил тут же сообщить, что английские войска отошли на 16 километров от исходных рубежей, указанных в приказе о наступлении, поэтому они смогут начать бой в 9:00, а не в 6:00, как требует Жоффр. Это был голос осторожности, который впоследствии часто давал о себе знать.

Пока Жоффр отсутствовал, главный штаб переместился в Шатильон на Сене, как и было запланировано еще до наступления. Главнокомандующий прибыл туда вечером, примерно в тот же час, когда Хенш беседовал с Клюком. Войдя в оперативный отдел, чтобы подтвердить уже отданные приказы, Жоффр сказал собравшимся офицерам: «Господа, мы будем сражаться на Марне».

Он подписал приказ, который на следующее утро после призыва горна будет прочитан солдатам. Обычно французский язьж звучит прекрасно во всякого рода прокламациях и обращениях к народу, и нужно приложить усилия, чтобы добиться обратного, однако на этот раз слова подобрались плоские, почти банальные, обращение было сухим и бескомпромиссным: «Теперь, когда началась битва, от которой зависит безопасность страны, каждый должен помнить, что сейчас не время оглядываться. Все усилия надо направить на то, чтобы атаковать и отбросить врага. Если случится, что какое-либо подразделение не сможет продвигаться вперед, оно должно любой ценой удерживать свои позиции и скорее погибнуть, чем отступить. В данной ситуации командование не потерпит случаев невыполнения приказа». Обращение на этом заканчивалось, время величественной риторики прошло, не было возгласов «вперед» и никто не призывал солдат к славе. После первых тридцати дней войны 1914 года появилось предчувствие — впереди славы немного.