двигаться дальше и не попадут в «мешок»? Если Руппрехт будет продолжать отступление, не образуется ли промежуток между ним и 5-й армией, его соседом справа, и не ударят ли французы туда? Не принесет ли это поражения правому флангу?
Руппрехт и его начальник штаба генерал Крафт фон Дельмензинген согласились, что так может случиться. Они докладывали, что их войска с нетерпением ждут приказа о наступлении, и поэтому позорно навязывать отступление войскам, «рвущимся вперед». Более того, неразумно сдавать территорию в Лотарингии в самом начале войны, даже временно, если к этому не принуждает противник.
Соблазненный, но все еще опасающийся главный штаб не мог принять решения. Майор Цольнер был послан в штаб в Сент-Авольде, чтобы обсудить вопрос лично. Он сообщил, что главный штаб рассматривает изменения в запланированном отступлении, но не может целиком отказаться от маневра, имеющего целью заманить французов в «мешок». Вернулся он, так ничего и не решив,
Не успел он уехать, как воздушная разведка донесла, что французы в одном месте отходят назад к Гран-Куронне. Это было «незамедленно истолковано» штабом 6-й армии как доказательство того, что противник не собирается двигаться вперед, «в мешок», и поэтому лучшее, что можно сделать, это атаковать его как можно скорее.
Нужно было решать. Последовали новые телефонные разговоры между Руппрехтом и фон Крафтом на одном конце линии и фон Штейном и Таппеном на другом. Из главного штаба прибыл новый офицер, майор Доммес, — это было 17 августа — с сообщением, что контрнаступление желательно. Главный штаб уверен, что французы перебрасывают войска на свой западный фланг и не «привязаны» к Лотарингии. Он сообщил также об успехе осадных орудий под Льежем, что делаяо линию французских фортов не такой страшной. По мнению главного штаба, англичане еще не высадились на континенте, и если здесь, в Лотарингии, произойдет быстрое и решительное сражение, они могут не высадиться вообще. Но конечно, сказал майор Доммес, по приказанию Мольтке он должен предупредить о всех трудностях контрнаступления. Главная из них — фронтальная атака, анафема германской военной доктрины, поскольку обходный маневр в условиях холмистой местности и наличия французских фортов невозможен.
Руппрехт ответил, что в контратаке меньше риска, чем в дальнейшем отступлении. Он застигнет противника врасплох и, возможно, опрокинет его. Он и его штаб рассмотрели все возможные рискованные ситуации и намереваются справиться с ними. После обычного красноречивого восхваления наступательного духа своих доблестных войск Руппрехт объявил, что он атакует, если не получит совершенно определенного приказа из главного штаба, запрещающего это. «Либо разрешите мне атаковать, — воскликнул он, — либо дайте конкретный приказ!»
Возбужденный «решительным тоном» Руппрехта, Доммес поспешил в главный штаб за дальнейшими указаниями, а в штабе Руппрехта «мы ждали, не зная, получим ли запрещающий приказ или нет». Они ждали все утро 18-го, а когда не получили никаких известий до второй половины дня, фон Крафт позвонил фон Штейну, желая знать, ожидать ли приказа. Снова говорили о преимуществах и возможных неблагоприятных последствиях. Выведенный из терпения, Крафт потребовал определенного «да» или «нет», «Нет, мы не запрещаем вам атаковать, — ответил фон Штейн, и в голосе его не прозвучало уверенности современного Александра Македонского.— Решайте, как подсказывает вам разум». — «Решение уже принято. Мы атакуем!» — «Ну что ж, тогда начинайте, и поможет вам бог!»
Так немцы отказались от «мешка». 6-й и 7-й армиям был дан приказ повернуть назад и приготовиться к контрнаступлению.
Тем временем англичане, которые, по мнению немцев, еще не высадились, двигались к отведенной им позиции на левом фланге французского фронта.
Главнокомандующий сэр Джон Френч прибыл во Францию 14 августа с Мэрреем, Вильсоном и Уге, состоявшим теперь при английском командовании в качестве офицера связи. Они провели ночь в Амьене и на следующий день отправились в Париж, чтобы встретиться с президентом, премьер-министром и военным министром. «Да здравствует генерал Френч!» — кричала двадцатитысячная толпа, заполнившая площадь перед Северным вокзалом и прилегавшие улицы. «Гип, гип ура! Да здравствует Англия! Да здравствует Франция!» На всем пути до английского посольства толпа, по мнению некоторых, больше той, которая встречала Блерио после его перелета через пролив, кричала и приветствовала, размахивала шляпами, платками и просто руками.
Пуанкаре был удивлен, увидев в своем госте человека «спокойных манер... и не очень военного по виду», с опущенными книзу усами, его можно было скорее принять за подрядчика, а не за храброго кавалерийского командира. Он казался медлительным и методичным, без особого блеска и, несмотря на то, что имел зятя-француза и летний дом в Нормандии, едва ли мог связать несколько слов по-французски. Он поразил Пуанкаре, объявив, что английские войска не будут готовы к занятию своих позиций в течение десяти дней, то есть до 24 августа. И это было тогда, когда Ланрезак считал, что 20 августа может быть слишком поздно. «Как нас обманули! — писал Пуанкаре в своем дневнике. — Мы думали, что они готовы до последней пуговицы, а теперь они не выходят на позиции!»
С момента высадки во Франции сэр Джон Френч вдруг стал проявлять предпочтение к «выжидательной позиции», непонятное нежелание ввести в бой британские экспедиционные силы. Стояло ли за этим настойчивое предупреждение Китченера насчет «ненужных потерь», или же до сознания Джона Френча дошло, что, помимо экспедиционных сил, у Англии не было обученного резерва, чтобы занять их место, или, оказавшись на близком расстоянии от страшного врага, он почувствовал всю тяжесть ответственности, или его природная храбрость с годами испарилась и остались только слова, или ему просто не очень-то хотелось сражаться за чужую землю и чужой дом? Об этом лучше судить тому, кто оказывался в подобном же положении.
Ясно было одно: с самых первых встреч союзников с Френчем они были разочарованы (хотя и по-разному), напуганы или взбешены. Казалось, что главная цель, ради которой британские экспедиционные силы прибыли во Францию, — не дать Германии сломать ее — была непонятна ему, или, по крайней мере, он не видел смысла спешить. А его военная самостоятельность, которую так подчеркивал Китченер, означала, что он мог «по собственному выбору назначать время для сражения и для отдыха», как выразился Пуанкаре, независимо от того, что Германия могла тем временем одолеть Францию.
Все тот же Клаузевиц указывал, что союзная армия, действующая независимо, нежелательна, но если присутствия ее нельзя избежать, то важно, по меньшей мере, чтобы ее командующий «был бы не максимально осмотрительным и осторожным, а максимально предприимчивым». В течение следующих трех недель, наиболее напряженных в войне, подчеркнутая мысль Клаузевица стала особенно ясной.
На следующий день, 16 августа, сэр Джон посетил генеральный штаб в Витри, и Жоффр обнаружил, что он «твердо придерживается своих идей» и «стремится не скомпрометировать свою армию». На Джона Френча этот визит не произвел особого впечатления, возможно, из-за привычной чувствительности, присущей английским офицерам, к социальному происхождению. Борьба за «республиканизацию» французской армии привела к увеличению, с английской точки зрения, «неджентльменов». Несколько месяцев спустя Френч писал Китченеру, что «они низкого происхождения, и всегда приходится помнить, из какого класса вышло большинство их генералов». Французский главнокомандующий не представлял исключения — он был сыном торговца.
Воспользовавшись встречей, Жоффр вежливо, но настойчиво выразил свое желание, чтобы британские экспедиционные силы вступили в действие на Самбре вместе с Ланрезаком 21 августа. В противоположность тому, что он ответил Пуанкаре, Френч обещал сделать все возможное, чтобы успеть к этому сроку. Он попросил также, поскольку ему приходилось удерживать обнаженный фланг французской линии, чтобы Жоффр передал «непосредственно под мое командование» кавалерию Сорде и две резервные дивизии. Жоффр, конечно, отказался.
Донося о своем визите Китченеру, сэр Джон Френч сообщал, что на него «большое впечатление» произвели генерал Бертло и его штаб, которые были «целеустремленными, спокойными и уверенными» и продемонстрировали «полное отсутствие суеты и паники». Своего мнения о Жоффре он не излагал, ограничившись замечанием о том, что, по-видимому, француз сознавал важность «выжидательной позиции», это было ошибочным суждением, говорящим само за себя.
Следующий визит был утром 17 августа к Ланрезаку. Напряженность, которая царила в штабе 5-й армии, прорвалась наружу — начальник штаба Эли д'Уассель, обращаясь к Уге, когда тот приехал вместе с так долго и безуспешно разыскиваемыми англичанами, воскликнул: «Ну наконец-то вы объявились. Я бы не сказал, что слишком скоро. Если нас разобьют, то этим мы будем обязаны вам».
Генерал Ланрезак появился на ступеньках, выйдя из дома, чтобы приветствовать прибывших. Их появление все же не рассеяло его подозрений в том, что они могут оказаться генералами без дивизий. Все сказанное в последующие полчаса не очень-то разубедило его в обратном. Не зная толком языка друг друга, два генерала уединились, чтобы посовещаться без переводчиков. Акт довольно сомнительного значения, и объяснение лейтенанта Спирса, что они это сделали по соображениям секретности, вряд ли было достаточным. Вскоре оба генерала присоединились к членам своих штабов, многие из которых прекрасно владели обоими языками, и перешли в помещение оперативного отдела. Сэр Джон Френч уставился на карту, указал на какое-то место на Маасе и попытался спросить по-французски, полагает ли генерал Ланрезак, что немцы форсируют реку в месте, которое носило непроизносимое для англичан название Уи. Поскольку мост у Уи был единственным между Льежем и Намюром, а войска фон Бюлова как раз в этот момент двигались по нему на противоположный берег, то вопрос Френча был уместным только как риторический. Он запнулся на первой фразе, не зная, как сказать «пересечь реку». Ему помог Вильсон, подсказав по-французски, но, когда Френч дошел до слова «Уи», он снова запнулся.
«Что он говорит? Что он говорит?» — торопил Ланрезак. Ему объяснили, что английский главнокомандующий хочет знать, не думает ли он, что немцы перейдут реку у Уи.
«Скажите маршалу, — ответил Ланрезак, — я думаю, что немцы пришли к Маасу ловить рыбу». Тон, к которому он прибегал обычно, отвечая на глупый вопрос во время своих знаменитых лекций, вряд ли годился для беседы с фельдмаршалом дружественной армии.
— Что он говорит? — забеспокоился Френч, уловивший интонацию, но больше ничего не понявший.
— Он говорит, что немцы собираются перейти на другую сторону реки, сэр, — без запинки «перевел» Вильсон.
Итак, взаимопонимания не получилось с самого начала. Наряды на постой и линии связи, являвшиеся всегда причиной трений между соседствующими армиями, вызвали первые недоразумения. Затем последовали более серьезные, касающиеся использования кавалерии, причем каждый командующий хотел, чтобы стратегическую разведку проводил другой.
Усталый и наполовину расковавшийся корпус Сорде, который Жоффр придал Ланрезаку, только что был снова пущен в ход, на этот раз чтобы установить контакт с бельгийцами к северу от Самбры в надежде уговорить их не отступать к Антверпену. Ланрезак, как и англичане, крайне нуждался в информации о расположении частей противника и направлении их движения.
Он хотел использовать свежую кавалерийскую дивизию англичан. Френч не соглашался. Придя во Францию только с четырьмя дивизиями вместо шести, он хотел придержать кавалерию в качестве резерва. Ланрезак не так понял его, предположив, что Френч хочет использовать кавалеристов как пехоту, смертельно обидев лихого кавалериста, героя конного прорыва под Кимберли.
Наиболее серьезным из всех разногласий был спор относительно даты, когда британские экспедиционные силы будут готовы вступить в боевые действия. Хотя накануне он сказал Жоффру, что будет готов к 21-му, сэр Джон теперь передумал. Сделал это он либо в пику за обиду, нанесенную Ланрезаком, либо по причине нервозной неопределенности. Теперь он назначил 24-е число, которое назвал Пуанкаре. Для Ланрезака это было уж чересчур, «Полагает ли английский генерал, что противник будет ждать его?» — мысленно недоумевал он. Очевидно, как он и знал с самого начала, на англичан нельзя
