отдают себе отчет в том, что она у них есть. Но она в них живет и связана с их уязвимой плотью. Я слышу, как она кричит»[297]. Прощай, грусть, здравствуй, грусть… Это маленький шаг к счастью вдруг осознать, что «жизнь прекрасна, что тьма полностью и безоговорочно оправдана в эту именно секунду простым фактом своего существования» [298].
В то же время, с точки зрения манихейства, грусть — это дьявол, и, напротив, Бог являет собой радость. Это слово Франсуаза Саган использует очень часто. «Для меня, — говорит она, — радость — это естественный взрыв счастья, а когда мы ее изображаем — утонченная форма вежливости»[299]. «Веселый» — это чудесное прилагательное, действует как заклятие против смертельного холода тоски.
В двадцать пять лет романистка является выразительницей духа молодого поколения, «новой волны», на нее ориентируются все молодые таланты, ее отождествляют с «Экспресс», в то время левым изданием.
«Я не думала, — пишет она, — что есть предел всеобщему равнодушию по отношению к определенным вещам — и особенно моему. Я не думала, что простой рассказ может меня заставить покинуть этот сомнительный комфорт, который дает ощущение беспомощности, жуткую усталость, какую испытываешь, подписывая миллионы петиций. Ко мне просто пришли и рассказали, приводя доказательства, историю Джамили Бупаша. История слишком невыносимая, особенно ее конец, когда двадцатидвухлетняя девушка была измучена и приговорена к смерти 17 июня в Алжире…»
На эту статью она получила огромное количество откликов, и оскорбительные письма, и письма поддержки. Убежденная в том, что борется за правое дело, достойное самых серьезных усилий, она соглашается приютить скрывающихся алжирцев и перевозит в своем «ягуаре» раненых до границы. Она принимает у себя Франсиса Жансона, которого с начала года разыскивает по политическим мотивам французская полиция.
Бывший редактор и главный заместитель директора журнала Жан-Поля Сартра «Тан модерн» взял на себя заботу о членах комитета управления французской федерации Фронта национального освобождения. В Париже он скрывался в студии Жан-Поля Фора, на улице Биксио, рядом с Военной школой, или на квартире у фоторепортера Филиппа Шарпентье, на улице Конвенсьон. Благодаря посредничеству этих людей, поддерживавших сеть Фронта национального освобождения, ее близких друзей, Франсуаза Саган в сопровождении Бернара Франка провела много часов в обществе Франсиса Жансона. Он рассказывает: «С Франсуазой я чувствовал себя как дома. Она полностью разделяла мои идеи. Я был, — подчеркивает он, — одним из первых, кто выразил восхищение ее талантом, что породило крупную дискуссию в “Тан модерн”. Одним из тех немногих в левых кругах, кто высказался за нее, был Роже Вайан».
В первых числах сентября 1960 года разразился скандал по поводу манифеста 121, декларации неподчинения в отношении войны в Алжире. Среди первых подписей значились: Жан-Поль Сартр, Андре Бретон[300], Ален Роб-Грийе и Морис Бланшо, который написал окончательный текст. Манифест был подписан также Флоранс Мальро и ее будущим мужем Аленом Рене. Увидев подпись дочери, Андре Мальро пришел в ярость: в качестве министра генерала Де Голля он не мог воспринять это спокойно. Министр Мишель Дебре сделал ему по этому поводу суровое внушение. «Я совершенно не предвидела последствий этого шага, — говорит Флоранс. — Полиция допросила всех, кроме меня, количество подписей продолжало расти, но никто не был арестован».
«Последнее слово сказал Де Голль: “Оставьте мыслителей в покое”», — записал Ален Роб-Грийе, которому Андре Мальро предложил свою помощь на случай, если его потревожат. «Он многим из нас написал, чтобы успокоить, — прибавляет Роб-Грийе. — Я думаю, что ему было желательно быть на обеих сторонах одновременно». Затем появились подписи Франсуа Трюффо и Франсуазы Саган. «Они поставили свои подписи больше из желания поддержать, чем по необходимости или убеждениям», — замечает Флоранс Мальро, которая часто говорила с Франсуазой о своих философских взглядах, «левых интуитивно, по призванию сердца».
Морис Надо, критик «Экспресс», директор отдела коллекций издательства «Жюйар»[301], попросил у сотрудницы пресс-службы Моники Майо пойти к Франсуазе Саган, чтобы получить ее подпись. «Я отправилась к ней в Экомовиль, — вспоминает Моника, которая стала генеральным директором издательства «Грассе». — Около часа дня я вошла в усадьбу, так местные жители называют свои дома. Мы выпили в маленькой гостиной шампанского из серебряных фужеров. Вокруг стола ходил осел. Франсуаза тут же согласилась подписать манифест, хотя Рене Жюйар ей сказал: “Не вмешивайтесь”».
Сам он в качестве директора отказался поддержать декларацию и должен был запретить ее подписывать своему молодому помощнику Кристиану Буржуа. Это странно, если учесть, что он постоянно рисковал, публикуя произведения, считавшиеся нелояльными по отношению к власти, и поддерживая «Тан модерн» — журнал, который прежде выпускало, а затем вновь стало выпускать издательство «Галли-мар». Политическое содержание издания сводилось к решительному протесту против репрессий в колониях. Рене Жюйар был скомпрометирован действиями сотрудников, с которыми обсуждал «ход событий», и не смог избежать полицейской облавы на издательство.
Полиция посетила также Франсуазу Саган в Экомовиле. Бернар Франк стал свидетелем этого происшествия[302], которое едва не осложнилось из-за неприязни Франсуазы к блюстителям закона: «Я ждал Франсуазу в казино в Довиле. Она не пришла, тогда я вернулся домой и оказатся лицом к лицу с полицейскими. Франсуаза улыбалась, она велела подать им прохладительные напитки. Я, напротив, чувствовал себя не в своей тарелке. Меня возмутил их визит туда, где нам было так хорошо. У меня было ощущение, что эти типы осквернили царившую в доме атмосферу.
В ответ на мой идиотский вид один из них мне сказал: “Если хочешь, малыш, мы обыщем всю хибару…” Потом все уладилось». Бернар Франк также присутствовал при сценах, когда Франсуазу Саган оскорбляли в Онфлере, в магазине, где она делала покупки: «Ее называли “шлюхой”, “предательницей”… Дамы говорили ей: “Мой сын в Алжире, вы хотите его смерти”. Франсуаза хорошо держалась. В случае угрозы взрыва нужно сохранять мужество и способность энергично действовать. Когда происходит взрыв, человек или успевает спастись, или нет…»
Кстати говоря, французский спецназ, устраивая серию покушений на сторонников освобождения Алжира, не пощадил и ее. Пластиковая бомба разнесла дверь квартиры на бульваре Малешерб. «Мой муж прошел через нее меньше чем за полчаса до взрыва», — говорит Мари Куарэ, которая в этот момент находилась в Кажарке. «Это было очень бурное время, чем-то забавное… — отмечает Франсуаза Саган. — Я узнала много нового. О других и о себе самой».
«Она всегда давала обязательства с гораздо большей готовностью, чем я», — говорит Бернар Франк, которого Пьер Куарэ не любил. Скорее даже ненавидел: «Он был достаточно ревнив по отношению к людям, которые обладали определенной значимостью для Франсуазы. Он вел себя не как классический буржуа. Он мог бурно выражать свои эмоции и при этом выглядеть смешно. Но ко мне у него была просто патологическая неприязнь».
В любом случае Пьер Куарэ, обладавший темпераментом анархиста, не выказывал возмущения политическими взглядами Франсуазы. Быть может, он и не знал, что автор «Крыс» Бернар Франк повлиял на решение Франсуазы голосовать за Де Голля[303] на президентских выборах 1965 года. Эта история, рассказанная Мишелем Готта, была напечатана в специальном номере «Крапуйо»[304]:
«Франсуаза Саган и Бернар Франк жили в одной квартире на улице Мартиньяк. Саган на втором, Франк на первом этаже. Звонит телефон. Франсуаза Саган снимает трубку. Просят Бернара Франка. Он выходит из ванной, его лицо покрыто пеной для бритья. Он берет трубку, и Франсуаза прыскает со смеху от его вида. Он в ярости. По телефону его просят подписать голлистский манифест. Новый приступ смеха Франсуазы, которой кажется, что Франк выглядит слишком несерьезно, чтобы обсуждать подобную проблему. Раздраженный Бернар Франк говорит: “Ах, вот как, ну ладно, я подпишу это воззвание. И хватит об этом”.
Он вешает трубку и поднимается, чтобы закончить бриться. Проходит полчаса. Франк спускается со сконфуженным видом. Он не знает, как он теперь может отказаться ставить свою подпись. Единственный выход — чтобы
