Самым приятным было детство в собачьей стае, когда он еще маленьким щенком сначала бегал за матерью, ловя на бегу набухшие сладким теплым молоком сосцы, а потом играли со своими сверстниками. Все в мире казалось прекрасным и добрым. И только путешествуя, превращаясь из одного существа в другое, он познал, что в мире существует великое зло, которое проникает повсюду и является неотъемлемой частью жизни.

Кроме зла, еще существовала грусть, острое сожаление утраты. Лунник это особенно сильно почувствовал, когда по небу потянулись стаи отлетающих птиц, оглашая небо горестными прощальными криками. Непонятная тоска входила в него. Не раз возникало неясное желание превратиться в какую-нибудь перелетную птицу, и он тогда мог мчаться в воздушном потоке среди журавлей, уток, бакланов, топорков, обозревать с высоты тундру.

Но как он смутно чувствовал, вот так запросто превращаться в иное существо он не мог по своему мимолетному желанию. Каждая раз какая-то невидимая сила, внешняя воля руководила этим. Выходило, что истинной, настоящей свободы у него не было. Впрочем, ее не было и у других существ, которые оставались собаками, нерпами, воронами, комарами… Даже вкусивший Луну все равно оставался ограниченным в своих превращениях. Он не мог стать водой, снегом, ветром, скалой, тундровым озером, речным потоком. Лунник заметил эти ограничения сравнительно недавно. И все же по сравнению с другими животными его способности можно было бы назвать замечательными и даже сверхъестественными, но не настолько могущественными, как те, которыми обладали Невидимые Силы. А вот они реально управляли всем, что происходило в мироздании. Чувствовал ли Лунник зависть к ним? Скорее удивление и некоторый страх, внутренний трепет.

Чаще приходила мысль о том, что как было хорошо быть собакой. Окружающий мир был такой привычный, понятный, близкий. Не надо было ничего объяснять, не надо ничему удивляться, надо просто жить, и та простая жизнь с вершины своих удивительных способностей виделась Луннику самой прекрасной.

Все чаще на стадо диких оленей нападали волки. Дикие умело оборонялись. Однажды Лунник увидел двух знакомых важенок из стада домашних оленей.

— Что вы тут делаете?

— Мы ищем женихов среди диких, — объяснили важенки. — Люди говорят, что от такого смешения рождаются сильные детеныши и порода домашних оленей улучшается. Вот если бы ты нас взял! Наши люди так мечтали об этом!

Эти важенки очень нравились Луннику, но он чувствовал в себе внутренний запрет. Этот внутренний запрет становился особенно сильным, как будто перед ним вставала неодолимая преграда. За этой преградой стояло неизвестное, какое-то ужасное возмездие.

— Ты такой хороший, красивый! — завлекали важенки, волнуя Лунника. Горячая кровь ускоряла свой бег по всем его жилам. Иногда становилось так жарко, что Лунник валился вверх лапами, как когда-то в полузабытом, далеком детстве.

Останавливаясь на ночевку, Лунник оказывался во внешнем кругу оленей — для обороны от неожиданных нападений волков. Иногда сон долго не шел, и он большую часть ночи смотрел на Луну, которая заметно убывала. Значит, какой-то пес, близкий или дальний родственник Лунного Пса, поднимался на острие собачьего воя и достигал края светящегося диска. Может быть, это даже кто-то из островной стаи. А то и вовсе далекий сородич из тех теплых краев, куда улетели многочисленные стаи перелетных птиц.

Значит, Лунник не одинок среди Превращенных. Просто ему еще не встречался такой же, как и он. А он мог быть и птицей, насекомым, морским животным, оленем… Интересно, а вот среди людей есть такие, кто вкусил Луну?

Лунник помнил что-то смутное, сказанное ему Вожаком перед отправлением в дальний путь. Вроде того, что можно превратиться и в Человека, но уже оттуда нет возврата, это как бы конечный пункт. Но мысль о возможности превращения в человека внушала ему трепет. Он вспомнил тех немногих двуногих, встретившихся ему на пути, и никто из них не возбудил у него желания принять человеческий облик, встать на задние ноги, освободив передние конечности. Может быть, только маленькие человечки из стойбища оленеводов. Но нельзя вечно оставаться ребенком, и эту истину он знал еще со времен собачьего детства. А если Вкусившие Луну еще и получают дар бессмертия? Интересно, бессмертный останавливается в своем возрасте либо выбирает его по своему усмотрению? Или же бессмертный останавливается перед порогом в небытие и остается в таком положении навсегда? В любом случае получается, что бессмертие — это остановка, застой, за которым нет никакого движения. Чем это лучше смерти? Ведь когда приходит нежданная смерть, в это мгновение ты даже не знаешь, что ты уже умер. А в бессмертном застое ты прекрасно осознаешь, что ты остановился навечно. Нет, уж лучше умереть по-настоящему. Бессмертие, оказывается, тоже смерть.

Ветер стих, и Лунник вместе с остальными оленями не без труда выбрался из снежного сугроба, отряхнулся и огляделся. Все стало белым от горизонта до горизонта. Лишь вдали синела цепочка гор. Мертвая тишина повисла над белым пространством. Все же хорошо было в стаде. Даже ночной холод, стекающий с неба, было легче переносить, ощущая рядом тепло своего сородича.

Луна наращивалась. С каждым днем она становилась больше и ярче и скоро достигнет такого размера, когда во всей тундре завоют собаки и псы- смельчаки устремятся на острие звука, чтобы откусить от края ночного светила и обрести чудесные способности превращений и понимания языков всех живых существ.

Перед ранними сумерками, когда оленье стадо остановилось покормиться на склоне холма, где снежный покров был еще тонок, на стадо напала волчья стая. Они задрали несколько старых оленей, отрезав от остального стада. Воодушевленные победой тундровые хищники попытались накинуться на важенок, но вдруг помощь пришла совершенно с неожиданной стороны.

Послышались человеческие крики, в воздухе засвистели пущенные из тугих луков оперенные стрелы. Два волка на глазах Лунника, высоко подпрыгнув, замертво свалились с концами стрел на шее и окрасили кровью растоптанный оленьими копытами снег.

— Смотри, какой красавец!

Человек размотал чаат-аркан и ловко накинул ременную петлю на рога убегающего Лунника.

На упавшего животного навалились люди, спутали ему ноги.

— На дикого не похож, — заметил один человек.

Второй сунул выпростанные из теплых рукавиц руки и потрогал между ног оленя:

— Прекрасный тыркылын! Огромные твердые яйца! Будет нашим важенкам хороший самец!

Лунника поставили на ноги, но путы не сняли и повели с собой в стойбище.

Это были другие люди, не те, у которых он жил первое время. Маленькие человеческие детеныши еще не умели ходить и сидели меховыми мешочками на легковой нарте и дружно орали.

Лунника привязали к яранге и положили к нему на корм пучок сухой травы и желтый шмат твердого снега, щедро политый человеческой мочой.

Надо перевоплощаться в другое существо, подумал Лунник, с наслаждением пережевывая снег. Похоже, несмотря на кажущуюся безжизненность, тундра обитаема человеком, который чувствует себя здесь настоящим хозяином. Невидимый, он вдруг неожиданно появлялся и сразу становился хозяином тундры. Его, похоже, побаивались все: и дикие олени, потому что он ловил среди них здоровых и сильных быков для улучшения породы своего стада, и волки, которые остерегались нападать даже стаей на человека, и другие тундровые звери. Если человек брал оленя из дикого стада, то обрести заново свободу было нелегко.

Свобода. Это сладкое состояние принадлежности лишь самому себе Лунник имел только в далеком детстве, когда маленьким щенком, пушистым комочком представлял себе мир таким, каким он был вокруг. Он входил в него, огромный, загадочный, полный чудесных неожиданностей, и сам Лунник был его неотъемлемой частью. Если возникало сомнение или какой-то вопрос, ничего не было слаще, как придумать собственное объяснение какому-нибудь явлению. Но с возрастом Лунник понял: в этом мире свобода жестко ограничена. На свободу посягали все, и надо было найти свой собственный кусок независимости.

Вот и теперь радость от обретения способности волшебно превращаться в иное существо оказалась с горчинкой: уже нельзя было вернуться к прежнему состоянию, как бы кто-то извне жестко ограничивал право, полученное вместе с куском откушенной Луны.

В яранге проживало большое семейство. Кроме маленьких детишек, каждый посчитал своим долгом посмотреть на пойманного дикаря, и почти все восхитились его красотой и статностью. Больше всего люди хвалили его яйца, иные даже находили нужным потрогать покрытые мягким пушистым пухом мешочки под пахом.

— Хороший тыркылын!

Многие гадали о его возрасте Лунника, но так и не смогли определить, сколько ему. Сошлись только в одном, что самец молодой и зрелый.

— Пока пусть будет пристяжным, — решил один из мужчин. Наверное, главный в яранге.

— Только бы не истощить его, чтобы к следующему гону он был достаточно здоров и силен, — заметил другой.

— Будет возить детскую нарту.

Люди удивились, когда Лунник дал себя послушно запрячь в легкую нарту с полозьями из китового уса. Нарта легко скользила по снегу, да и груз был нетяжел: двое сопливых ребятишек, очевидно близняшек, которые поминутно одновременно плакали, требуя еды. Смуглая материнская грудь с белыми капельками молока на темном сосце еще больше раззадоривала их. Дети жадно сосали молоко, и Лунник вспоминал свое детство, свою мать, восемь сосцов, тоже полных сладкой, густой жидкости.

— Мне кажется, что он уже возил нарту, — предположил один из мужчин. — Да и послушный, будто понимает человеческую речь.

Стойбище недолго задерживалось на одном месте. Кочевали по тундре в поисках нетронутых пастбищ, добыча пропитания для оленей становилась все тяжелее, мох-ватап приходилось выкапывать из-под толстого слоя снега.

Однако люди не до конца доверяли Луннику и обычно привязывали его к яранге на ночь. Приносили ему сухую траву и мох вперемешку со снегом, зато обильно поили человеческой мочой в любом виде: со снегом, в виде льдинок, а то и свежей, еще теплой, прямо из кожаного туеска, прикрепленного к поясу.

Пристраиваясь на ночь к меховой стенке яранги, Лунник слушал людские речи, а однажды довелось ему услышать повествование о Вкусивших Лунный Диск.

— Такие звери иногда попадаются, — повествовал мужской голос. — С виду они совершенно обыкновенные — собака как собака, морж как морж, олень как олень или волк и даже вошь, которая гнездится у меня в голове. А на самом деле — это превращенная собака.

— Почему именно собака?

— Потому что только собакам дано вкусить лунного диска.

— Так Луна высоко, как они туда добираются?

— На острие своего воя. Ты когда-нибудь слышал, как воет собачья свора? Такой силы бывает этот звук, что поднимает собаку высоко в небо, до самого