молодого оленя. Итак, если Лунник не превратится в человека, для него наступил последний миг жизни. Его убьют, сдерут с него шкуру, хорошенько выделают и сделают из нее пушистые воротники и опушки для малахаев…

Приблизившись к росомахе, она издала торжествующий возглас:

— Вот и попалась! Теперь будет теплый пушистый воротник мне и моей маме!

Она протянула руку, но Лунник ощерился и показал острые передние зубы.

— Без помощи матери не обойтись, — произнесла женщина и зашагала обратно к яранге.

Когда обе женщины приблизились к западне, они одновременно издали возглас удивления.

— Кыкэ вынэ вай! А где же росомаха? Это же человек!

Это был молодой человек, одетый как тундровый житель. Одна его рука оказалась зажатой деревянной плахой западни.

— Куда ты дел нашу росомаху? — сердито спросила молодая женщина. — Это наша добыча!

— Я не видел никакой росомахи! — ответил Лунник. — Помогите мне освободить руку!

— Ах ты, воришка! — сердито произнесла молодая женщина. — Отдашь росомаху, тогда и получишь свободу!

— Клянусь полной Луной, — произнес Лунник. — Я не видел никакой росомахи.

Женщины в изумлении переглянулись, и младшая произнесла:

— Он поклялся полной Луной!

Она приподняла край плахи, и Лунник с облегчением выдернул занемевшую, посиневшую руку.

Старшая осмотрела руку и озабоченно спросила:

— Как же тебя угораздило попасть рукой в западню?

— Я прошел долгий путь, — ответил Лунник. — Много дней у меня не было ни крошки во рту. Я еще издали учуял запах съестного.

Молодая женщина с сочувствием и жалостью смотрела на Лунного Пса.

— Я в темноте приняла тебя за росомаху, — сказала она. — Могла и убить.

— Она у меня носит лунный диск, — объяснила старшая женщина. — И зовут ее Тиркынэу, потому как она — Дочь Солнца.

По старому чукотскому обычаю путник сообщал новости о себе только после того, как его обогреют и накормят. Мужчину повели в ярангу. Войдя в чоттагин, Лунник догадался о странном свечении, которое пробивалось наружу через многочисленные дырочки и щели в покрышке яранги: к стене жилища был прислонен сильно обгрызенный лунный диск.

Гостя усадили на бревно-изголовье, поставили перед ним длинное деревянное блюдо, заполненное вареным оленьим и нерпичьим мясом, сдобренным квашеной зеленью.

Лунник ел и наслаждался человеческой едой. Все было необыкновенно вкусно, особенно вареное оленье мясо, китовая кожа с полоской чуть пожелтевшего сала. Нерпичье сало, куда Лунник макал квашеную зелень, придавала пище особый вкус. Мысль о том, что он как бы ест самого себя — ведь Лунник был и нерпой, и оленем, — не приходила ему в голову. Он громко чавкал, и женщины смотрели с него с состраданием.

Под конец трапезы они напоили гостя густым оленьим бульоном и приготовились выслушать от него новости: так полагалось.

Но гость молчал. Он уже впадал в сонное состояние, и хозяйки яранги постелили ему в пологе мягкие оленьи шкуры. Гость улегся и сразу же впал в глубокий сон. По тем же законам тундрового гостеприимства женщины аккуратно сняли с него одежду, чтобы высушить и починить, если что где порвалось. Но одежда загадочного гостя оказалась совершенно новой, словно была сшита только вчера. По подошвам из лахтачьей кожи на торбазах можно было судить о том, что человек совсем мало ходил, хотя вроде бы пришел издалека.

— Загадочный гость, — проронила старшая.

— А мне он понравился, — отозвалась Тиркынэу. — Он — настоящий мужчина. Если на него посмотреть сбоку, лицо его похоже на лунный диск, — заметила старшая.

— Завтра он, наверное, уйдет дальше, — задумчиво проговорила Тиркынэу.

— Очень жаль, — вздохнула мать. — Но сердце мое почуяло, что он останется в нашей яранге.

Лунник, проснувшись, первой увидел молодую женщину. Она с улыбкой посмотрела на него, и вдруг весь чоттагин осветился необыкновенно ярким светом. Лунник невольно зажмурил глаза.

— Ты так долго спал, — сказала Тиркынэу. — Должно быть, твоя дорога была долгая и трудная. Мы долго ждали твой пыныл, но ты так и заснул, ничего не рассказав нам.

— Да, верно, — отозвался Лунник, — моя дорога была долгой и трудной.

— Откуда ты? — спросила девушка.

— Из дальней земли, — уклончиво ответил Лунник. — С острова Илир. Там я родился.

— Кто твое племя? Оленный народ или морские охотники?

Лунник задумался. Кто они, эта стая диких собак, обосновавшихся на острове? Уж явно не оленные, да и на морского зверя не охотились, если не считать того, что подбирали всякую падаль, выброшенную волнами на берег, иногда ловили мелких грызунов, птиц, разоряли гнездовья… Открыть этой девушке всю правду? И вдруг Лунник почувствовал, что у него нет никакого выбора: он должен рассказать про все свои превращения и скитания этой девушке, которая странно светилась, особенно своей улыбкой.

— Мой рассказ будет долгим, — сказал Лунник.

— Можешь не торопиться, — улыбнулась она, и снова яранга осветилась удивительным сиянием.

— Все равно мне скоро подниматься в небо, нести лунный диск. Но сегодня мне будет легко: собаки сильно обгрызли Луну. Скоро от него ничего не останется, и придется заново его строить. Как жадны собаки до Луны! И что они такого в нем находят?

Лунник сжался. А как Тиркынэу узнает, что он как раз из той своры?

— А где берете новую Луну?

— У нас за ярангой, в распадке. Если хочешь, я тебе потом покажу. Но кто ты такой? Внешне ты человек, но что-то в тебе есть необычное…

— А что такое необычное?

Тиркынэу пристально вгляделась в сидящего перед ним Лунника.

— Что-то такое собачье проглядывает в тебе. Особенно когда ты скалишь зубы. Будто хочешь укусить.

Лунник почувствовал тревожный холодок под нижней, меховой, рубашкой.

— Ты думаешь, я из собак?

— Нет, я так не думаю. По-моему, все люди так или иначе похожи на зверей. И даже звери бывают очень похожими на людей. Вот вчера я тебя приняла за росомаху, а ты оказался человеком.

Тиркынэу улыбнулась, и снова чоттагин заполнился таким ярким светом, что Лунник зажмурился. Но даже сквозь плотно закрытые веки он чувствовал этот необыкновенный, проникающий глубоко в тело обволакивающий свет.

— Ой, я так могу ослепнуть.

— Но я же не слепну! — засмеялась девушка.

И впрямь свет был странный, несмотря на яркость, он слепил лишь вначале, а потом глаза быстро привыкали к нему, и это сияние, проникая внутрь тела, как бы разливалось, распространялось по нему, добавляя новые силы. Оно рождало новое, доселе незнакомое чувство у Лунника. Ему хотелось обнять весь мир, каждое живое существо, а эта молодая девушка казалась ему самым добрым, самым близким существом, хотя они встретились лишь вчера, когда поначалу Лунник еще был в обличье росомахи.

— Мне пора! — решительно произнесла Тиркынэу и взялась за рожок Луны.

— Может, тебе помочь? — предложил Лунник.

— Убывающую Луну носить совсем нетяжело, — заметила Тиркынэу. — А когда остается совсем крохотный, едва видимый с Земли серпик, мне приходится сдерживать себя, чтобы не разбежаться и не вернуться домой раньше времени.

И впрямь лунный диск казался легким. Тиркынэу держала его одной рукой, не боясь обжечься. Лунник терялся в догадках, как это может происходить, но не решался спрашивать: за время своего путешествия Лунник убедился в том, что в природе столько необъяснимого.

Девушка уходила все дальше от яранги, а кусок Луны, который она несла, краснел, словно наливался огненным соком. Она бежала вдоль горизонта, не поднимаясь высоко.

Чем дальше уходила Тиркынэу, тем тревожнее становилось на сердце у Лунника, будто меркнул свет от девушки, остававшийся в нем. Такого он никогда не переживал. Ему даже захотелось завыть от тоски, и он убегал в распадок и оттуда смотрел на кусок Луны высоко в небе. Вернувшись в ярангу, Лунник садился у костра рядом со старухой и смотрел на пламя, пляшущее над сухими ветками стланика, выкопанного из-под снега. Ему нравилось смотреть на огонь, и опять же это было новое, необычное чувство, доселе незнакомое ему. Собаки не любили смотреть на живое пламя.

На воле усиливался ветер, начиналась тундровая, снежная пурга. Кругом потемнело, и Лунника охватила тревога: а как Тиркынэу не найдет дороги назад?

— Придет Тиркынэу, — заверила старуха.

— А разве и в такую погоду надо носить Луну? — спросил Лунник. — Все равно ничего не видно: ни земли, ни неба, все перемешалось.

— Надо. Ведь как бывает радостно, когда сквозь тучи вдруг проглянет Луна, пусть даже такая ущербная, какая осталась теперь. Сколько радости любому живому существу! Все смотрят вверх и видят мою дочь! — гордо сказала старая женщина. — Потому что она — дочь Солнца и носит имя Тиркынэу. А как тебя зовут?

В собачьей стае, в которой родился и вырос Лунник, имя носил лишь Вожак, которого иногда называли и Четырехглазым из-за того, что на лбу, прямо над его глазами, находились два светлых пятна, в точности повторяющие очертания настоящих глаз. Пес вспомнил, как все стали называть его после того, как он откусил кусок Луны, и ответил:

— Меня зовут Лунник…

— Это хорошее имя, — одобрительно произнесла старуха. — От него идет свет.