невосполнимой утрате, но в плотной холодной воде звук далеко не расходится, он угасает почти сразу.

Впервые после того, как покинул Илир, Лунник пожалел о своем решении пуститься в путешествие. Ему казалось, что он прежде всего встретится с удивительными и поразительными явлениями, но даже и представить не мог, что увидит столько зла уже в самом начале своего пути. Что же будет дальше?

Лунник отплыл подальше от большой льдины, нашел тихое небольшое разводье и вынырнул. Он услышал доносящееся с неба журавлиное клокотание. Стройные треугольные стаи летели на свои прошлогодние гнездовья. Пронеслись со свистом быстрых крыльев утиные стаи.

На отдельном торосе, возвышающемся над ровным льдом, сидел Ворон и безучастно смотрел на происходящее. Если к нему приближался человек или умка, Ворон, тяжело махая большими черными крыльями, перелетал на другое место. Иногда кружил над лежбищем, хрипло и громко каркая. Он созывал своих сородичей, возвещая, что есть недоеденный кусок нерпы, оставленный пресыщенным умкой. Тогда невесть откуда появлялись черные птицы и усаживались трапезничать. Несмотря на внешнюю неуклюжесть и неповоротливость, вороны были достаточно осторожны. Они не подпускали близко к себе умку, а тем более человека. Правда, как заприметил Лунник, человек сам старался держаться подальше от них. Лунник еще в далеком детстве, когда Вожак под вой зимней пурги повествовал о прошлой жизни, узнал, что эти черные птицы имели какое-то отношение к возникновению окружающего мира и почитались создателями Земли и Неба.

Лунник несколько раз окунул голову в холодную воду, смывая слезы. Солнце катилось по небу, перейдя на западную сторону, нарождающийся серпик Луны едва был виден низко над горизонтом на восточной стороне неба.

Хорошо быть птицей! Можно улететь от этой кровавой льдины, взмыть над торосами и открытыми пространствами вольной воды, почувствовать настоящую свободу. Как же он, Лунник, поначалу не сообразил, что надо было превращаться не в нерпу, а в ворона!

Лунник взобрался на льдину и пополз к большому торосу, на котором восседал Ворон. Удастся ли ему превратиться в птицу? Ведь летать — это совсем не то, что ползать по льду, плыть по воде, нырять, парить в океанской пучине в окружении многочисленных рыб и разных морских животных.

У подножия высокого тороса Лунник остановился и посмотрел на Ворона.

Черная птица с удивлением уставилась на него и спросила:

— Откуда ты?

Лунник вдруг почувствовал легкость во всем теле, глянул вбок и увидел черные блестящие перья на собственных крыльях. Он стал птицей! Вороном!

— Я вышел из воды, — ответил Лунник, стряхивая с перьев капли.

— Ты почти напугал меня, — заметил Ворон.

— Я был собакой, вкусил магический кусок от Луны и получил дар превращения, — сообщил Лунник.

Черный Ворон внушал почтение. С ним надо было разговаривать всерьез.

— Значит, ты Ворон не от рождения, — заключила черная птица. — Однако по законам гостеприимства наша стая должна принять тебя.

Лунник присоединился к остальным воронам. Внешне он ничем не отличался от них, и только полет для него все еще был непривычным, ему казалось, что он вот-вот упадет. Поэтому он старался не подниматься высоко, хотя небесная высь манила его; и часто случалось так, что Лунник вдруг обнаруживал себя парящим на уровне облаков и тогда торопился вниз, к твердой, родной земле.

Воронья стая, принявшая Лунника, обитала в скальных расщелинах, нависших над морем. Гнездовья были устроены так, что их никак не мог заметить посторонний взгляд. Но это был уже не остров, как узнал Лунник, а настоящий материк, простирающийся на неизвестное пространство.

Вороны питались объедками, остававшимися от пиршеств белых медведей и брошенных человеком ободранных тушек нерпичьих детенышей. Лунник первое время не мог заставить себя есть вчерашних своих родичей и кормился сухими прошлогодними ягодами, желтой сухой травой, мелкими замерзшими насекомыми, неожиданно оказавшимися очень вкусными.

Вороны не летали на большие расстояния. Важность и степенность их являлись внешней отличительной чертой. Многим живым существам казалось, что эти черные медлительные птицы обладают какой-то первозданной тайной.

Вечерами вороны сбивались в стаю в скальных расщелинах и предавались воспоминаниям о далеком и близком прошлом.

— Мы, вороны, живем долго, — сообщил Луннику Главный Ворон. — Если захочешь остаться с нами, проживешь столько, сколько не живет ни одно живое существо, даже двуногий человек.

Все воронье население принадлежало одному роду, где во главе стоял Главный, или, как его еще называли, Мудрейший. Все остальные были в родстве с ним до самых молодых воронят, которые, впрочем, внешне не отличались от своих прапрадедов, прадедов, дедов, отцов, матерей и так далее. Эти птицы как бы не имели возраста.

Тем временем Солнце уже перестало заходить за горизонт, а Луна исчезла с неба на долгий летний отдых. Прекратился долгий собачий вой, который порой даже доходил до материка, преодолевая пролив. Рядом с воронами на скалах поселились другие птицы: кайры с черными спинами и белыми грудками, чайки, гаги, тупики… Другое птичье население селилось в разросшихся и покрытых зелеными листьями зарослях по берегам тундровых речек, ручьев и озер. С самого утра в воздухе стоял птичий гомон, в котором трудно стало различать смысл. Птицы носились в воздухе стаями и поодиночке, сидели на скалах, на снесенных самками яйцах, плавали в воде, ловили рыбу, копались в прибрежном иле в поисках съедобных личинок.

Главной заботой всего живого была кормежка.

Однажды Главный Ворон подозвал Лунника и укоризненно сказал ему:

— Напрасно ты отказался жениться на одной из моих правнучек. Если этого не случится следующей весной, ты прервешь линию нашего вороньего рода и тебе придется уйти от нас.

Однако до следующей весны было еще так далеко, что Лунник не обратил большого внимания на предостережение Главного Ворона.

Наступившие теплые дни и обилие жизни вокруг не оставляли времени для сна. Да и все вокруг, особенно птичье население скальных утесов, покрытых гнездовьями, затихало лишь ненадолго, пока Солнце катилось вдоль горизонта, чтобы снова взмыть ввысь.

Главная забота всего птичьего базара состояла в там, чтобы добывать пропитание и охранять будущее потомство. Желающих полакомиться птичьими яйцами было великое множество. По отвесным скалам карабкались лисы и росомахи, какие-то ободранные существа, потерявшие роскошные зимние меховые одежды. Самое удивительное было в том, что вороны тоже охотились за птичьими яйцами и самым большим лакомством считались пятнистые яйца кайр. Луннику, чтобы не умереть с голоду, приходилось тоже есть яйца, и они пришлись ему по вкусу.

Ранним утром, когда солнечные лучи еще не были так горячи, Лунник отправился на промысел. Он вылетел из скальной расщелины, где проводила ночь воронья стая, и сначала опустился вниз на галечный пляж, где нежились моржи. Чуть поодаль расположились две нерпы. Лунник обрадованно поскакал к ним, помогая себе большими распущенными крыльями.

— Осторожно! — крикнула нерпа и толкнула ластом соседку. — Ворон скачет к нам!

Обе нерпы стали отползать к воде.

— Подождите! Подождите! — закричал им вослед Лунник. — Я ничего вам плохого не сделаю. Я тоже был нерпой!

— Видишь, как притворяется, — заметила нерпа, окунаясь в спасительный прибой.

— Вороны — они самые коварные и хитрые, — добавила вторая. — Хорошо, что они не умеют плавать. Говорят, что, если ворону удается догнать нерпу, он сначала выклевывает им глаза, а потом когтями разрывает грудь и рвет клювом еще теплое трепещущее сердце.

— Но почему их считают священными?

Лунник и сам не знал, почему воронье племя считалось священным. Главный Ворон намекал на какие-то особые заслуги, совершенные при сотворении Мироздания, но в чем они состояли, об этом он говорил как-то смутно и неубедительно.

Якобы всё — земля, скалы, тундра, галечные берега — всё это застывшие испражнения Ворона-Прародителя, который летел в кромешной тьме, в которой не было ни света, ни верха, ни низа. А озера, и реки, и даже безбрежные океаны — это моча Ворона-Прародителя.

Лунник как-то высказал сомнение: сколько должно было выпасть из одной птицы для сотворения Мироздания, на что Главный Ворон сказал:

— Наш Прародитель, наша Первоптица была достаточно велика, — и укоризненно посмотрел на Лунника.

В вороньей стае не пристало сомневаться в истинах, изрекаемых Главным Вороном. Но все же сомнения у Лунника остались. Иногда возникала зависть к другим птицам и сожаление о том, что он принял облик ворона уж очень скоропалительно. Почему бы не превратиться в баклана? Изящная, не менее черная птица. Она летела высоко и быстро и с удивительной точностью бросалась на рыбу, плывущую в глубине воды. Вынырнув, она медленно глотала добычу, и трепещущий рыбий хвостик долго торчал из клюва. Примерял Лунник себя и к кайрам, и к многочисленным породам чаек, к уткам, гагам, гусям, топоркам и разной другой летучей мелочи, порой даже затмевающей солнечный свет.

Лунник увидел Человека и замер, прижавшись к теплой, покрытой голубоватым мхом скале. Двуногий осторожно спускался откуда-то сверху. На поясе у него висел кожаный мешок, куда он складывал яйца, осторожно выбирая их пятипалой рукой из гнезд. Человек никогда не трогал ворон. Лунник об этом знал, но тем не менее ужас охватил его, приковал к скале.

Взлетевшие в испуге птицы пытались отогнать непрошеного утреннего гостя, низко летая над ним, пытаясь даже клюнуть в лицо и в руку, нещадно поливали его едким пометом, но Человек только отмахивался. Он был хорошо защищен искусственной шкурой, снятой с убитых им животных. Даже на голове у него был особый колпак, который не пробивали даже острые клювы топорков.

За первым двуногим двигался еще один.

Он держал над головой огромный обруч с сеткой, сплетенной из тончайшего ремня. С помощью этого устройства человек накрывал сразу несколько топорков, потом по одному освобождал их, свернув головки, складывал в кожаный мешок из целиком снятой нерпичьей кожи. Он охотился только за топорками, в то время как первый брал почти все подряд яйца, но обходил стороной вороньи гнездовья.

Лунник пробрался в скальную расщелину к своим сородичам-воронам и, объятый ужасом от всего увиденного, забился в самый дальний угол.

Старый Ворон подошел и успокоил Лунника:

— Не бойся. Человек ворона не тронет.

— Почему он такой жестокий?

— Есть хочет, потому и такой, — ответил Старый Ворон. — Голодный, он теряет рассудок, и у него остается только одна мысль — добыть еду. Потому что еда — это жизнь. Тот, кто ест, тот и существует, а тот, кому нечего есть, слабеет и уходит из жизни, покидает этот мир.

— А может, лучше уйти из жизни самому, чем лишать жизни других? — предположил Лунник.