Сыро и холодно — вот были первые чувства Ле Биана, когда он очнулся. А потом стало больно: голова стукнулась о низкий каменный потолок. Как ни странно, удар не оглушил его, а окончательно вывел из забытья. Тут он разом понял всю невероятность своего положения. Он лежал в наручниках, скорченный, в тесной нише, выдолбленной в стене и забранной тяжелой решеткой. Как зверь в клетке. Голова сильно болела не только от удара, но и словно от пробуждения с тяжелого похмелья. Он собрался с мыслями и вспомнил сарайчик Шеналя. Потом припомнился указ Константина, инициалы фон Графа, шприц, рассказ хозяина гостиницы…

— Пьер!

Откуда это его позвали? Голос звучал где-то близко, с левой стороны, и казался ему знаком. Но здесь, в этой пещере, он был так не к месту! Скрюченный в клетке, Ле Биан не мог посмотреть в ту сторону, откуда доносился голос, но откликнулся:

— Бетти?

— Да, миленький. Что, они и тебя изловили? Теперь уж нам, верно, крышка. Хотели всех надуть, да нашлись похитрее нас.

— А ты как сюда попала?

— Ну, мне надоело изображать кинозвезду на Ривьере, я вернулась в Юсса заняться опять делом. Кушать-то надо что-то. А меня тут и встретили со всем почетом.

— Усыпили?

Бетти засмеялась, но невесело.

— Нет, я имела право дойти с ними до машины со шпалером у спины, а потом мне завязали глаза и бросили сюда. Вот я тут вторые сутки и гнию в сырой кладовке.

Ле Биан прикрыл глаза. Прямо напротив него была еще одна зарешеченная ниша. Бетти как будто прочла его мысли.

— Смотришь, кто там напротив? — спросила она. — Еще один. Мальчишка, довольно молоденький, но выглядит уж очень плохо. Когда меня привезли, он здесь уже был, но не говорит ни слова — только стонет от боли. Верно, неласково они с ним обходились. Ну так что, нашел ты сокровище нашего дурачка?

— Нашел, только его забрали они.

— Жалко! А что это было? Карта клада? Алмазы? Золотой меч?

— Нет, один документ, но очень важный.

— Тьфу, пропасть! — воскликнула Бетти. — И вот я из-за какой-то дрянной бумажки торчу в этой норе!

Ле Биан ничего не ответил. Бетти, пожалуй, была права. В пещеру вошли два человека в длинных белых плащах с эмблемой ордена. С ними была женщина с головой, накрытой капюшоном. Ее толкнули, она повалилась плашмя.

— Вот вам еще компания! — с сильным немецким акцентом сказал один из мужчин.

Он грубо сорвал капюшон с головы девушки, вырвав при этом прядь черных волос. Биан вытаращил глаза:

— Ми… Мирей?

Карл фон Граф оправил мантию с накидкой, украшенной гербом, и проверил, правильно ли висит меч на перевязи — точно ли так, как на картинках из книг про рыцарей, которые он любил читать с самого раннего детства, а потом изучал в библиотеке Аненербе. Он нашел, что вид у него самый достойный и можно войти в зал. Четверо собратьев, все в одинаковых белых туниках с эмблемами Ордена, ожидали его. Фон Граф встал перед алтарем и начал торжественную речь.

— Добрые Мужи! Сегодня наступил день нашего возрождения. Мы идем по стопам тех, кто не отрекся от веры своей, кто предпочел позору падения жертвенное пламя костра. И вы не отреклись от веры своей, и сегодня получите награду.

Он обернулся, поднял меч в сторону герба, висевшего над алтарем, и продолжал:

— Наш герб — подобие самого нашего Ордена. В нем соединены славная двойная руна ордена СС и крест ордена катарского. Соединив непреклонную решимость первых с неколебимой верой вторых, мы построим новый мир.

Фон Граф внимательно посмотрел на своих четырех гвардейцев. Все они стояли навытяжку, положив руку на эфес меча. Он с радостью убедился: все они полностью сохранили ту выправку и дисциплину, с которыми когда-то маршировали перед рейхсфюрером.

— Орден только что одержал большую победу. В наших руках документ, который тщетно всю жизнь разыскивал наш товарищ Отто Ран. Почтим его интуицию и огромную культуру.

Четверо склонили головы в знак почтения.

— Этот документ, — продолжал фон Граф, — будет краеугольным камнем, на котором воздвигнется новый порядок. Мы сообщим его всему миру, и он ниспровергнет ложные ценности, издавна управляющие нашей цивилизацией. И земля будет вновь очищена!

Он поднял меч прямо вверх; четверо сподвижников тотчас сделали то же.

— Слава Ордену! Зиг хайль! Зиг хайль!

Фон Граф умолк, дожидаясь, пока перестанет отдаваться эхо в каменном чреве пога.

— Я уверен: с вашей помощью нашей церемонии будет обеспечен выдающийся успех. Там соберутся все наши братья. Мы знаем, что их верность была подвержена тяжким испытаниям, что некоторые даже изменили своему долгу. Имя доблести нашей — верность, и мы им об этом напомним, использовав силу примера.

Добрые Мужи прекрасно знали, куда клонит их вождь, но фон Графу нужно было довести речь до конца.

— Тогда они узнают: мы ни перед чем не остановимся, чтобы установить свои законы. У меня добрые вести, братья мои. Каждый день я получаю новые досье на бывших коллаборационистов, которые надеются раствориться безымянными в обывательщине возвратившейся мирной жизни. Но прошлое настигнет их, и ряды нашей армии вырастут. Некоторые наши братья готовят акции, которые нарушат покой горделивых демократий, установившихся на развалинах нашего Рейха. Главные преступники, главные иудеокоммунисты, будут находиться под неослабным наблюдением. Война на пороге!

Фон Граф сжал кулак, поднес руку к сердцу и произнес:

— Это уже не просто возрождение — мы начинаем вновь завоевывать мир!

В этой омытой лунным светом ночи главный двор Монсегюра обретал новый облик. Поразительней всего было впечатление поворота во времени — словно все участники этой необычной церемонии по реке времен вернулись вспять. По углам внутреннего двора были развернуты штандарты с эмблемой Ордена, а камни в свете факелов, колеблемом ветром то туда, то сюда, словно плясали. Впервые сошлись все вместе восемьдесят два орденских брата. Они стояли кругом вокруг четырех костров.

Ле Биана из подземелья вытолкнул человек в такой же тунике, что и на всех остальных, но лицо его было закрыто капюшоном, напоминавшим об испанских аутодафе. Стражник грубо вытащил его во двор, где уже полыхал первый костер, на котором был привязан к столбу Бертран. За каждым из осужденных внимательно надзирал палач, предназначенный для приведения казни в исполнение. Руки Ле Биана были связаны толстой веревкой, но рот ему не затыкали, и он стал кричать, надеясь повлиять на членов Ордена, присутствовавших при казни:

— Помогите! Это безумцы! Они вас погубят!

Дальше он ничего сказать не мог: палач завязал ему рот и втащил на костер. Ле Биан бросил взгляд