назад, и уж тем более не те, что начинали создавать Легион. Им сейчас чудовищно трудно, намного труднее, чем всем нам вместе взятым. Попытайся их понять. Но завтра, завтра — на свежую голову! — вскричал он напористо, заметив, что я принимаюсь морщить лоб и плотоядно облизывать губы в предвкушении следующего раунда дебатов. — Завтра, договорились?.. А хочешь, я дам тебе мягкую игрушку, чтобы заснуть было легче? — вкрадчиво прошептал он, плутовато улыбаясь, и потянулся к тумбочке.

Я не без ужаса отказался. Знаю я его “мягкую игрушку”: розовая такая, упругая, безотказная и немногословная; с щедрым ртом и кое-чем еще…

— А проспишься, — продолжал он увещевать, — и полночные твои алармистские бредни покажутся утречком настолько нелепыми, что ты приползешь на четвереньках просить прощения за то (он возвысил голос до негромкого, но чрезвычайно грозного рычания), что к чертям собачьим перебил у меня весь сон! Вот только не знаю, захочу ли я тебя простить после ночи без отдохновения, на которую я теперь со стопроцентной гарантией обречен! — Он впечатляюще пошевелил усами.

— О-о-ох, зато я-то как сейчас усну спокойно, Генка! — Я блаженно прищурился, но от зевка предусмотрительно удержался. — И все благодаря тебе, дорогой мой названый брательник. Спасибо, дружище, что позволил душу излить!

— Ну, понятно, — притворно вздохнул он. — Без меня, как без помойного ведра.

— Да ты что под помоями подразумеваешь, охальник?! — негодующе возопил я и метнул в него подушку.

— Ну уж нет, — сказал Долото. — Я их туда небось не гнал. Сами небось туда полезли, увязли в дерьме этом по уши, а как вытаскивать, так дядя. Здорово живем! Не, не пойду. И вообще, я же к Бобу возвращаюсь. Волка своего зовите.

Долото был последним, к кому Генрик и Филипп обратились с предложением составить им компанию для новой вылазки к штабу хонсаков. И отнюдь не первым, отказавшимся от него. Один лишь фаталист Бородач без раздумий согласился помочь бестолковым терранам-дипломатам, еще одна миролюбивая миссия которых с треском, судя по всему, провалилась.

Во всяком случае, никаких вестей от группы парламентеров, ушедшей неделю назад по проторенной легионерами дорожке, не поступило. Ни слуху ни духу. Скорее всего их уже не было в живых. Выяснить это наверное не представлялось возможным — “шмели”, как и прежде, пропадали без следа, а на вызовы по спецсвязи миссионеры не отзывались.

Василиса здорово поругалась с начальством по поводу использования именно ее подчиненных в заведомо опаснейшей операции и примчалась в казарму злющая донельзя. Пригласив Филиппа с Генриком в “Красный уголок”, она выпалила:

— Так, красавцы. Предупреждаю сразу: я абсолютно не согласна с тем, что мне предстоит сейчас сказать. Тем не менее: вас настоятельно приглашают сунуть башку в петлю… То бишь, сделать вылазку в расположение врага. Вы будто бы уже бывали там ранее и даже небезуспешно. Это правда?

— Правда, — сказал Генрик.

Филипп только кивнул.

— Дорогу помните? Хорошо. Зачем ходили, тоже помните? Ну так вот: эти слюнтяи из “Корпуса мира”, чье задание вы выполняли, не вернулись; а уходили, между прочим, по вашим следам. Угадайте, что мне сказали в штабе, когда я спросила, кто их теперь должен оттуда вытаскивать?

— Саркисян и Капралов? — с радостным изумлением спросил Филипп.

— Не понимаю, что вас так развеселило, — вскипела Василиса. — Да, именно Саркисян и именно Капралов. Разумеется, вы вправе отказаться. Более того, мне бы крайне хотелось, чтобы вы отказались. Мне не нравится, когда мои солдаты встревают в подозрительные авантюры, чреватые непредвиденными последствиями. Особенно, если я не могу их проконтролировать, — отчеканила она, глядя Филиппу в глаза.

— Так пойдемте с нами, — простодушно предложил он.

— То есть, следует понимать, что вы, Капралов, уже готовы к совершению этой глупости?

— О да. Особенно, если мне будет обещано такое же вознаграждение, как и в прошлый раз. Я, мастер лейтенант, не отказался бы в ближайшее время расслабиться где-нибудь в теплых краях. Надоело, знаете ли, видеть поминутно одни солдатские морды и только. Море, пальмы и девочки топлесс — вот тот незамысловатый набор радостей жизни, который мне чуть больше по душе. А вам? Пойдемте с нами! — повторил он.

— Идти с вами я не имею права. И желания тоже не имею. К тому же девочки топлесс меня мало интересуют. Саркисян? Каков ваш ответ?

— Я пойду, конечно. Гражданские ваши ребятишки, может, и слюнтяи, и все такое, но спасать их шкуру — наш прямой долг. Как-никак мы сыграли кое-какую роль в их неудаче, пусть и косвенную.

Василиса пробурчала себе под нос несколько энергичных фраз на родном языке, шумно выдохнула и сказала:

— Я так и думала. Рада, что не ошиблась в вас. Саркисян, я разрешаю принять участие в рейде кому- нибудь еще. Агитируйте. У Капралова это хорошо получается. Пусть вас будет хотя бы четверо. Но не более.

Однако четвертого найти не удалось. Даже вернувшийся в строй Волк, узнав предварительный план операции, отказался:

— Вот если бы со стрельбой и взрывами, тогда другое дело… А шнырять, по-тараканьи, по щелям — благодарю! Я уж лучше на полигон…

— Выступаете завтра утром, — сообщила легионерам Василиса, когда они явились пред ее светлые очи для напутствий и инструктажей. — А пока разрешаю отдыхать. Одно условие: чтобы ваших пьяных рож личный состав не видел. Расслабляйтесь на природе. С Сильвером я договорилась, выпустит без вопросов. Осип Осипович тоже в курсе, заначки ваши он уже приготовил, забирайте. Отбой — в час, не позднее; подъем — в девять. Брысь!

Филипп нес на плече баян, а Генрик и Бородач волокли сумку с припасами. В сумке время от времени недвусмысленно позвякивало. Все трое при этом облизывались и заговорщицки переглядывались. “Ох и погуляем, — говорили их довольные физиономии. — Ох и оторвемся!”

“Ахтамар” семьдесят девятого года был, безусловно, великолепен. Особенно под “гусарский бутерброд” — ломтик сыра между двумя дольками лимона. Собственно, коллекционный коньяк был бы хорош и без “гусарского бутерброда” и вообще без чего бы то ни было.

По первой выпили и закусили молча, соглашаясь с немногословным тостом Генрика: “За успех предприятия!”

Посидели, наслаждаясь переливами волшебного тепла по телу, хитро улыбнулись друг другу, подмигивая заблестевшими глазками, и повторили. Поцокали языками, покивали понимающе, косясь на бутылку.

— Черчилль был совсем не дурак, — выразил общее мнение Бородач.

Генрик расцвел, гордясь тем, что армянский коньяк предпочитают исключительно не дураки. Филипп добавил меду:

— Не иначе в нем текла толика, и преизрядная, армянской крови. Если судить по хитроумию, — уточнил он.

— А что, — кивнул Генрик, — пожалуй. Только… возникает закономерный вопрос: отчего такой видный мужчина не носил усов?

— Ара, это же элементарно! Маскировка, ара. Как иначе управлять англичанами? — удивился Бородач.

— Ох уж этот английский снобизм, — покивал Филипп. — Им бы нашего сержанта в премьер- министры…

— Меня-то зачем? — спросил, медленно раздуваясь от счастья, претендент на высшую британскую исполнительную власть.

— Ну… — протянул Филипп, мучительно ища ответ. — Ну, влить горячей крови в их рыбьи сердца и