убегать. Знает князь, что только черные люди от любой беды не бегают, принимая на себя всю вражескую злобу, борются за свою жизнь зубами, кулаками, топорами и косами. Нищим пожары не страшны, и эти нищие головные защитники Руси. Зная об этом, Василий надумал с амвона Успенского собора сказать свое слово о грядущей беде черным людям. Но прежде спросил совета у воевод и бояр, а те так перепугались его желания, что стали слезно упрашивать не говорить с черными людьми. Уговорили. Пообещали, что это за князя сделают попы и монахи. Согласился Василий с советниками, а потом засомневался в том, смогут ли попы и монахи, речи которых не обходятся без малопонятных изречений из священных книг, донести его простую правду о беде до простых людей. Недоволен собой Василий, что нет у него смелости самому решать задуманное. Отец перед походом на Дон поехал за обретением смелости к игумену Сергию. А к кому податься ему, Василию? У кого просить уверенности и успокоения, что грядущая беда пройдет мимо?
Бродит Василий по трапезной. Холодно ему от раздумий в духоте. В голове навязчивая мысль, а что, может быть, действительно по примеру бояр надо бежать от врага? Пускай Тимур превращает в пустошь землю, зато весь люд останется живой и вернется на отчую землю, когда враг уберется восвояси.
– Господи, о чем помышляю?! – воскликнул в испуге Василий и, стерев со лба ладонью липкий пот, заговорил торопливо: – Господь с тобой. Русь на тебя, Василий, надеется, что по родительскому примеру встанешь на ее защиту, не помышляя о сбережении жизни.
Неожиданно Василий увидел, что огонек лампадки перестал подпрыгивать – не отводя взгляда от мирно горящего огонька, он, улыбнувшись, со вздохом прошептал:
– Помню, что пообещал отцу Сергию, став князем, жить ради блага Руси, не заводить в себе трусости перед любой бедой, осознавая, что именно беды и будут выковывать вечное бытье Руси.
Начинало светать. В Кремле подали голоса ранние петухи.
Василий, глядя на образа, встал на колени и, припав лбом к полу в земном поклоне, спокойно сказал:
– Укрепи, Господи, в нас смелость и вразуми, как оборонить Русь от неминуемой беды…
3
После первых вестей о Тимуре сразу обезлюдели дороги, ведущие к Троицкому монастырю. Страх перед бедой приковал людей к родным местам. Тревога всей Руси нарушила мирный покой монастыря. Русь горьким опытом приучена, что любой враг прежде всего грабитель, поэтому повседневные заботы монахов заменили заботы о сбережении всего, что прятали все за пределами монастыря, не сомневаясь, что он будет сожжен.
Никон, приняв обет молчания в память о Сергии, игуменства не принял. По слову митрополита Киприана покой обители оберегал престарелый Савва, игумен из звенигородского Сторожевского монастыря. Савва правил молчанием. Ему не было надобности подавать голос.
Монастырь продолжал существовать по суровому уставу, заведенному Сергием. Однако новшества молчаливым Никоном все же заводились – без огласки и торопливости. Новшества, главным образом, укрепления благосостояния монастыря – Никон заботливо сохранял память о Сергии, которая позволяла собирать обильные вклады от богатых богомольцев. Брал любые дары, даже живые души, их жертвовали с селами, землями владельцы, которые надеясь щедростью вымолить для себя покой и прощение за какие-то мучившие прегрешения.
Беда неожиданно показала, что монастырь не беден, а потому монахи деятельно занялись сохранением нажитого.
Слухи о приближении Тимура с каждым днем становились все настойчивее. Страх правил монастырем при молчаливых Савве и Никоне. Наезжали гонцы от воевод с призывами к монахам вступать в народное ополчение. Монахи, которым позволяли годы, готовы были встать в ряды защитников Руси. Среди них оказались Андрей Рублев и Даниил Черный. Но находились и такие, которые, используя паническую обстановку, исчезали из обители.
Выполняя наказ Епифания, Даниил Черный, Андрей Рублев, Прохор из Городца и его ученики в укромном месте радонежских лесов спрятали самые древние книги, летописи и иконы и укрыли так, чтобы враг не смог догадаться о тайнике.
4
Над Москвой сырой вечер. Однако ненастье не помеха житейскому водовороту людской суеты. Людьми управляет страх. Страх перед тем, что несет с собой нашествие Тимура. От слухов Москва и уделы все более теряют уверенность, что смогут найти спасение от надвигающейся беды. Куда-то уходят, а потом возвращаются ратные дружины. У князя Василия, у воевод, у бояр нет единомыслия, где встречать врага. Ждут слова князя, а он твердого слова не говорит. За Москвой сохранилась слава победительницы на Куликовом поле, но Русь как ни старается, а не может уверовать в повторение ратного чуда.
Москва пустеет. Потерявшие волю покидают город, сознавая его обреченность. В слободах и посадах несмолкающий стук молотков – люди заколачивают покидаемые жилища. Здесь ходят слухи, что князь при появлении врага прикажет все выжечь вокруг Кремля. Кремль всех вместить не сможет, а потому стараются заранее вывести стариков, женщин и детей в лесную укромность.
Однако по слободам и посадам не затухают кузнечные горны, здесь немало людей, принявших твердое решение стоять насмерть, несмотря на растерянность князя, воевод и бояр.
В Кремль скачут гонцы. Привозят вести, от которых захватывает дыхание, мол, татары из Орды уже ищут на просторах Руси спасения от Тимура. Разорив Орду, Тимур направится на Русь. И хотя во всех еще живет надежда на спасение, на милость Божью, но и эта надежда не оправдывается…
В Успенском соборе беспрестанно служат молебны о спасении от супостата. Огромный храм пуст. Перед иконами огоньки на редких стебельках восковых свечей. Теплятся неугасимые лампады.
В стайке старух боярынь заметна вдовая великая княгиня, Евдокия Дмитриевна. Пришла в собор хотя бы временно обрести успокоение, но молиться не может – мешают мысли о том, чем живет Москва да и вся Русь.
Узнала вчерашним вечером от сына Василия, что Тимур разгромил Тохтамыша под Чистополем и теперь его полчища разоряют города Золотой Орды. Жалеет княгиня, что узнала вести, о которых еще не знает Москва и Русь, – Василий настрого приказал матери молчать – узнай их Москва, и ничем не сдержать тогда людской паники. Страшно княгине от мыслей о неведомом будущем.
Слушает княгиня слова молитв и не находит в них для себя утешения. Нет в них ответа на вопрос, что скоро будет с Москвой и со всей Русью. Глухое молчание вокруг княгини. Даже Сергий Радонежский предпочел закончить жизненный путь в молчании. Знал о причинах удельного разлада Руси и все же предпочел об этом умолчать, не сказав ничего Василию, в способность которого оберечь покой княжества верил. Почему же молчал? Множество вопросов, на которые она не знала ответов, оживало в сознании княгини, когда она думала о судьбе Руси, о разладе своих сыновей, о разладе среди удельных князей и боярства, среди духовенства и монашества. Вот и Василий всегда отмалчивается, потому что не любит давать ответы на ему самому непонятные вопросы.
Вздрогнула княгиня, когда с ней поравнялась молодая монахиня и, отвесив поклон, прошла мимо, а Евдокия тут же вспомнила, что не выполнила просьбу инокини Ариадны, которая хотела узнать, живет ли в Троицком монастыре иконописец Андрей Рублев. Из-за страха перед бедой позабыла княгиня о просьбе, а теперь совсем не сможет ничего узнать – покидает Москву вместе с женой Василия, станет нежеланной гостьей великого литовского князя Витовта.
Неожиданно в Кремле разом грянул звон всех колоколов на соборной звоннице. Следом ожили голоса всех кремлевских церквей. Оглушающий набат сотрясал стены собора. Бывшие в соборе богомольцы в испуге метнулись на его призыв.
Выбежав со всеми наружу, княгиня, пораженная, остановилась – площадь перед соборами быстро заполняли крикливые толпы. Не понимая, чем вызвана нежданная всеобщая радость, княгиня поспешила к великокняжеским хоромам. Там на крыльце увидела Василия, окруженного воеводами и боярами. Задыхаясь от волнения, она крикнула:
– Васенька!
Василий, увидев мать, сбежал к ней по лестнице навстречу:
– Матушка! Чудо свершилось! Спаслась Русь. Тимур от Ельца повернул восвояси…
– Да правда ли, сынок?
