поставил новую избу. Поле от леса отнял. Не велико, но кормит. Даве поминал тебе про деревеньку, в монастырь отданную. Так вот, тепереча побаиваюсь, чтобы и наша монахам не понадобилась.

Хозяин, замолчав, доел лежавший на столе кусок хлеба и спросил:

– Московская земля не мала, в кое место идешь?

– Под Радонеж.

– Житье в Московской земле, поди, лучше, чем здеся? Слыхал, будто Москва больно богата.

– Не забывай, что и там есть монастыри и бояре.

– Велишь понимать, что черным людям на Руси житье везде с кусучими блохами?

– Пожалуй, так. Конешно, жить можно везде не худо, ежели спина хорошо гнется.

– Мне такого не дано, я на любого обидчика иду с жердью. А коли боле назлят, так с ножом начну кидаться.

Молодуха, услышав сказанное мужем, торопливо перекрестилась:

– Будет на ночь глядя пустое с языка скидывать! Боярин наш хозяин своей земли. Может ей располагать по своей воле.

– Землей может, а живыми душами нет. Кто, как не они, подаренную землю обучили хлеб родить?

Канючивший ребенок стих, а жердь, на которой подвешена зыбка, перестала поскрипывать. В вилке светца догорала лучина. Опадавшие с нее угольки, шипя, гасли в подставленной бадейке с водой. Молодуха проворно вставила в вилку новую лучину, сказала, сдержав зевоту:

– Сходили бы на волю, покеда лежанки излажу.

Хозяин и Андрей, встав из-за стола, вышли из избы и сели на завалинку. Ночь стояла темная, с небом, засыпанным звездами. На заречной стороне в полях верещали коростели, будто кто-то настойчиво скоблил гвоздем по железу. Андрей первым обратил внимание на дальнее зарево.

– Гляди, никак, горит что-то?

Хозяин, встав и вытянув шею, посмотрел на зарево и довольно сказал:

– Горит! Должно монастырскую мельницу подпалили.

Из монастыря донесся набат.

– Так и есть. Людины обиду с души обидой смывают.

Ночь наполнилась голосами. Люди собирались кучками, что-то говорили друг другу, с интересом наблюдая за полыхавшим вдали пламенем. Колокола в монастыре вызванивали набат, но из деревеньки на Премудрой речке тушить пожар никто не бежал.

В монастыре Святой Троицы в северной его стороне Никольские ворота выходят к оврагу, промытому речкой Кончурой. Неподалеку от ворот, среди расставленных на пеньках колод-ульев, прикрытых от дождя берестой, подле стены вытоптана тропинка.

Миновал полдень жаркого дня.

На тропинке весело от пчелиного жужжания. Ходят по ней, беседуя, игумен Сергий Радонежский и его крестник – молодой князь, Юрий Дмитриевич, брат московского князя Василия. Неласков взгляд Сергия. Огорчает его крестник – на все замечания крестного охотно дает обещания смирить гордыню перед братом, но обещанного не выполняет.

Юрий ростом высок и статен. Даже в походке проскальзывает присущая ему надменность и чрезмерное себялюбие. Нет в его взгляде тепла, которое в избытке у брата Василия. На лицо Юрий для мужа излишне красив. Одежду носит броскую, богато расшитую серебром и золотом. Получив от отца Звенигород, поставил здесь каменные палаты, но после смерти отца старается чаще бывать в Москве под предлогом заботы о матери, а та в нем души не чает. Живя в Москве, Юрий заводит связи среди бояр, настроенных против брата. Отстраненные от дел Василием, они охотно слушают сплетни Юрия о брате, которому тот всегда завидовал. В Звенигороде Юрий окружил себя боярами, у которых не лежала душа к брату.

Сегодня на Юрии кафтан вишневого цвета с серебряным шитьем и золочеными пуговками-бубенчиками, мелодично звенящими от всякого шага. В присутствии Сергия Юрий теряет самоуверенность. Сейчас, видя суровый покой в глазах крестного, не может начать разговор, из-за которого поспешил в монастырь, надеясь на одобрение задуманного плана. Но Сергий неласково благословил гостя по приезде, руку не дозволил поцеловать, а это явный знак недовольства.

– Видать, не ко времени возымел желание повидать тебя, крестный? – спросил Юрий настороженно.

– Ко времени. Сам подумывал звать тебя. Да только не знал, куда гонца слать. То ли в Москву, то ли в Звенигород. Слыхал, скачешь по дорогам, коней не жалея. Семью без присмотру оставляешь.

– Матушкино пожелание, чтобы чаще возле нее обретался.

– Возле нее Василий.

– Ему недосуг за всякими княжескими делами.

– За великокняжескими! Не позабывай, что и для тебя он не только брат, но и великий князь.

На некоторое время воцарилось тягостное молчание. Юрий шагал, плотно сжав губы, недовольный тем, что оборвалась нитка разговора, видел, что крестный готов к вспышке гнева. Юрий догадывался, что Сергию в очередной раз наговорили на него не то брат, не то московские монахи. Наконец остановившись, Сергий спросил:

– Пошто не скажешь, по какой надобности в Рязань ездил?

– Матушка посылала навестить сестру Софию. Княгиня печалится, счастлива ли она в замужестве.

– Что ж ты выглядел? Что со слов сестры уразумел?

– Женских душ я плохой знаток. София ни на что не жалится. Мужем и рязанской семьей довольна.

– С великим князем Олегом о чем беседовал?

– Обо всем по малости. Житье Москвы князю хорошо ведомо.

– Пошто же брата своего Василия недобрым помином обносил?

– Упаси господь! Посмею ли?

– Поди, слышал какой наговор.

– Правду слышал.

– Какую правду? Сказывал рязанскому хозяину, что брат Василий правит княжеством спросонья?

– Это Олег говорил, что Василий скоро проспит Москву из-за своего тяжкодумья. А еще говорил, что зря он заносится перед Ордой.

– Ты с его высказами соглашался?

– Аль не волен беседовать?

– Беседовать волен. А не хулой обносить родного брата. Будто не знаешь, как Олег вспенивал кровь отца. Может, и про то забываешь, что он огнем палил Коломну?

– Тепереча Рязань породнилась с нами.

– Породнилась. А у князя как прежде за спиной сжатые кулаки. Что в них? Знаешь? Плохой ты доброхот брату.

– А он мне доброхот?

– Старший брат он тебе. Стало быть, любое его слово для тебя закон. Не любо тебе, что старшинство Василия отняло у тебя право на великое княжение. Отец вовремя узрел в тебе корыстную зависть.

– Твою волю батюшка выполнил о престолонаследии.

– Свою. Перепугала отца ваша братская ненавистность. Надоумил его Господь о духовном завещании. А Церковь его благословила.

Сергий, помолчав, продолжал, все еще не убрав холода из голоса:

– Уйми гордыню, Георгий. Пойми. Не быть тебе великим князем владимирским и московским. Не быть, даже ежели Василия Господь раньше времени призовет. Усмиряй гордыню. Как крестный отец молвлю сие. Выкинь из разума зависть и займись тем, чем отец жил, чем живет Василий, чем живу я. Отдай всю душу помыслу о житейском покое всея Руси. Крепи неприступность стен вокруг монастырей на землях Звенигорода. Помни, что любая монастырская стена заслон от вражеского разбоя. Обуздай в себе стремление к возвеличению. Скромность – украшение житья человечьего. Помня об отце, ставь возле себя достойных. Глубже заглядывай в свою душу, как в колодец чистой воды, чтобы научиться распознавать чужие лихие души. Стой за спиной брата не со сжатыми кулаками, а с раскрытыми ладонями, готовыми в любую минуту его подхватить при падении. Вот какого князя, какого крестника надеюсь в тебе не только