они в потемках своего разного житья частенько запутываются в той или иной греховности.

Сегодня утром Олег решил послать Сергию приглашение на трапезу, чтобы, свидевшись с монахом, успокоить свою тревожность. Сказал князь о намерении княгине Ефросинье, а она советовала не делать этого, опасалась, что Сергий, не приняв приглашения, нанесет князю обиду. Решили ждать, когда Сергий сам подаст о себе весть.

Осеннее вёдро внезапно сменилось ненастьем.

После заката ветер расстелил над Рязанью плотную облачность. С ночи заморосил дождь, а на рассвете он разошелся в полную силу.

На шестой день жизни в Рязани отец Сергий после обедни вышел из собора и смешался с толпой, обходя лужи под поклевами дождя, дошел до княжеского терема. Встреченный в сенях князем и княгиней, благословил их, не дав поцеловать руку, прошел с Олегом в думную палату.

Перешагнув порог палаты, Сергий остановился, удивленный ее убранством. Его взгляд не смог разом воспринять ярких красок: ковры висят на стенах, увешанных щитами и мечами, ковры лежат на полу, укрывают пристенные широкие лавки, столы и стольцы – под скатертями и чехлами из аксамита вишневого цвета, печи – в поливных изразцах. Киот из орехового дерева украшен искусной резьбой. От помигивания огоньков в лампадах на золоченых и серебряных окладах икон, на самоцветных камениях и жемчугах вспыхивают блики.

Глядя на убранство палаты, Сергий подумал, что хоть татары нещадно и пустошат Рязанское княжество, но, видимо, недаром на Руси молва идет про князя, скрывшего избыток золота в тайных местах заболоченных заокских лесов, до которых никогда не дотянутся руки Орды.

Подойдя к киоту, Сергий трижды осенил себя крестами, трижды поклонился, повернулся и, отвесив поклон князю, произнес:

– На земле Рязанской, обороняемой твоей десницей, Господь благословил меня свидеться с тобой, княже!

Князь в ответном поклоне коснулся рукой пола, проговорил:

– Да будет мне радость от встречи с тобой, отче!

На серой рясе монаха, опоясанной широким кушаком из фиолетового оксамита, выделялась серебряная цепочка с кипарисовым наперстным крестом, подаренным патриархом Филофеем в год, когда он подал игумену совет завести в монастыре общинножитие.

Олег, глядя на Сергия, не мог отвести глаз от его лица, будто омертвелого от спокойствия и суровости.

Князь молча наблюдал, как Сергий вымерял шагами палату, пытливо осматривал всякую вещь, попадающую ему на глаза, с особенным вниманием всматриваясь в иконы. Неожиданно Сергий остановился у стола, открыв один из ларцов, стоящих на нем, достал из складок рясы свиток с висевшими на шнурах печатями и, положив его в ларец, закрыл крышку.

Гость и хозяин молчали. Будто жалели нарушить тишину палаты, в которой даже тихо сказанное слово звучало как в колоколе. Оба молчали намеренно. Оба выжидали, кто же начнет беседу.

Князь чувствовал себя растерянным и сознавал, что именно ему, как хозяину, необходимо прервать молчание, спросить Сергия о самочувствии, узнать, пришлась ли ему по душе Рязань, все ли по нему в подворье епископа, и не нужна ли какая-нибудь помощь князя, но не мог найти надобных слов.

Сергий видел, как молчание натягивало нервы князя, как стрела тетиву тугого лука, но продолжал выжидать, понимая, что Олега словесным посулом Божьего гнева не напугаешь. Он не схож с теми князьями, которых Сергий волей Церкви приводил к подчинению воле московского князя Дмитрия. Ростовского князя, буяна и бражника, помогла сломить его собственная злобливость, сменяемая слезливостью покаяния, нижегородского князя Сергий надеялся привести к послушанию.

Сергий и сам волновался, видя надменность Олега, но зная, что ему надлежит быть спокойным, чтобы на его лице всякий мускул был в окаменелости, подчиняясь воле, а не чувствам. В спокойствии Сергия – сила его воли, закаленной в кузницах великих бед, пережитых Русью за годы его жизни.

Олег боялся спокойствия Сергия, его нельзя шугануть окриком спесивого боярина, не заставить, ударив кулаком по столу, сказать всю правду о цели своего прихода. Князь чувствовал, что монашеское смирение Сергия прикрыто кольчугой скрытой гневности, а ее не всяким взмахом меча можно рассечь.

Олегова хитрость, помогавшая ему водить за нос ханов, литовских владык, могла столкнуться с такой же хитростью монаха, у которого все человечье подвластно студености трезвого разума, а в хитрости Сергия князь не сомневался. Олег понимал, что монах не без умысла положил в ларец неведомый свиток, не обмолвившись о нем ни единым словом. Это ли не хитрость, от которой у князя по спине пробежали мурашки.

Взгляд Сергия поймал нужное мгновение – Олег, зажав в кулаке клин бороды, готов был нарушить молчание, но монах, опередив его, кинул под ноги князя слова, от которых он застыл на месте.

– Московский великий князь дослал меня к тебе, великий князь рязанский, дабы помочь тебе осилить свое упрямство и выполнить данное тобой обещание на вечный мир с Московским княжеством.

Услышав сказанное, князь остался доволен: он ждал от Сергия принижения, но монах был предельно почтителен, величал его великим князем, не умалив достоинства. Однако еще не прошло это чувство признательности, а Олег вдруг понял, что встреча не принесет ему радости и беседа будет тяжелой.

– Аль только я упрямец? – спросил князь, но голос его от волнения пресекся. Откашлявшись, князь прошелся по палате и теряя самообладание, остановился перед Сергием и резко спросил:

– Чего надобно от меня князю Митрию?

– Чистоты твоей совести.

– А у него самого она чиста?

– О сем сам его спросишь, когда выкинешь из-за пазухи камень злонамерения против Дмитрия, коего Русь почитает за защитника ее единства. Того единства, от коего ты, княже, ублажая свою гордыню, до сей поры сворачивал в сторону, почитая свой удел не кровной землей Руси.

– Верно! Деял сие, но не из-за гордыни. Отказывался признавать главенство Митрия над Русью. Сам своим разумом стремился сплотить удельную Русь воедино, но под моей рязанской десницей, под моей княжеской волей, но не под властью Москвы.

– Ты вельми лукав, княже, ежели почитаешь себя достойным сплотить воедино Русь, кою до сей поры помогал разорять всем ворогам. Давай вспоминать, что сделал для Руси. Все, что замышлял, ради исполнения своего желания – стать московским князем.

– Отче!

Сергий поднял ладонь, останавливая князя, и, вздохнув, опустился на столец подле стола с ларцами, указав на свободное место, попросил:

– Сядь, княже! Утихомирь гневность. Да простит меня Господь, что пришел сказать тебе всю правду, темную, сотворенную тобой правду, коей удручаешь Русь. Взял я на себя мирскую смелость, позабыв свое иноческое смирение, только потому, что всякое сказанное слово о тебе будет мной сказано ради Руси. Сделай милость, княже, сядь возле меня да зажми гнев в кулак и постарайся отыскать в памяти все сотворенное не на благость Руси.

Олег не сел на столец, указанный монахом, а, прислонившись спиной к изразцам печи и сдерживая гневность, смотрел на Сергия, сощуривая веки до щелок, и, подчинившись спокойствию гостя, опустился на лавку возле печи.

– Чую, поучать зачнешь?

– Поучать надо поступками, а не словами. Без ошибки скажу, княже, что ты ни единого поучения отца с матерью делом не удосужился претворить в жизнь. А ведь они обучали тебя жить разумом и совестью ради Руси. Но ты пренебрег их обучением.

– Отче Сергий, говоришь со мной не с должным почтением! Пошто забываешь, что беседуешь с князем, не звавшим тебя в гости?

– Сие верно. Не званым я пришел в твой дом. Руси понадобилось, чтобы свиделись с тобой в первый, но не в последний раз.

– Услужая князю Митрию, по его наущению явился ко мне.

– Услужая Руси, коей тошно глядеть на твое лихое властолюбие.