расстанется.

– Так ты и не видал его больше?

– Нет. Велел я ему обучаться иконописанию в монастыре, но не прижился в нем Андрей, да и в мирской жизни след его утерялся. – Старец вздохнул и добавил: – Не позабудь навестить Даниила.

– Не позабуду. Как приеду, так и пойду.

– Нет. Ты сходи поутру, когда солнышко в окне у Даниила краски на иконе озаряет. Чуть не позабыл! Батюшка на тебя, Васенька, мне жалился. Будто стал ты норов с узды спускать. Сказывал, что ты на знатного боярина на думе прикрикнул.

– Согрешил. Не стерпел слушать, как одолеваемый спесью боярин зачал неумность казать, обеляя рязанского Олега за разорение Коломны.

– Не стерпел, говоришь? И вдругорядь не терпи боярскую неумность. Радует меня, что ты только по виду смиренным растешь, тихим на голос. Видать, понял, что смиренность не в любой час житья надобится. Только помни про боярскую злопамятность. Спиной реже к ним оборачивайся.

– О сем памятую. Бродя среди боярства, по сторонам в оба поглядываю. Досыта налюбовался, как оне кровь батюшке портят, а он и без того недужит.

– Не забывай, что у бояр волчья повадка. Всех грызут, только друг друга милуют. В том и сила боярская. Сие тоже помни. Пригодится, когда бремя Руси возьмешь на плечи.

– Отче, пошто рязанский Олег живет злобливостью?

– Злобливость, Васенька, не беда, она во всяком человеке водится. Беда в его княжеской подлости. Князь Олег в ней иной раз с головой тонет, но даст Бог, уймется.

– Давно пора его бранно унять. Мечом навек его зазнайство пришибить.

– Из-за Рязани и так немало крови пролито. Батюшка твой доверил мне свое желание, чтобы словом Церкви урезонил сего себялюбца неугомонного по сотворению смут.

– Поедешь в Рязань?

– Всенепременно, вот только с мыслями о сем соберусь. Господь и в сем меня не оставит.

Княжич после сказанного, склонившись, крепко прижался губами к холодной руке Сергия. Лицо Сергия разгладилось, ожило. Сергий воспринял порыв княжича как свидетельство его возмужания, как признак того, что Василий, приняв на себя княжение, не станет пугаться холеных боярских бород…

Ветер дует с реки. Нагоняет на Рязань табуны туч, сулящих ненастье. Из-за шелеста листвы в них в садах возле княжеского терема шумно. Новый каменный терем поставлен по приказу Олега – Тохтамыш после сожжения Москвы на обратном пути в Орду предал огню и Рязань.

В это утро раньше обычного князь Олег поднялся с постели. Встав, надел ноговицы, а на рубаху накинул кафтан с воротом из соболиного меха с длинным блестящим волосом. Прошедшая ночь выдалась для князя никудышная. От дум, ворошившихся в голове, он долго не мог заснуть, а когда заснул, был разбужен собачьим лаем. Побродив по опочивальне и успокоив гневность перед иконами, он снова лег, но ломота в ногах отогнала сон.

Лежа, князь раздумался об утренней тревожной вести из Москвы. Она про то, что московский князь Дмитрий собрал Боярскую думу, но по желанию отца Сергия беседовал с ним без бояр. Верный Олегу московский боярин намекал, что беседа касалась рязанского князя.

Любые беседы князя Дмитрия с боярами об упорном нежелании Олега подписать докончальную грамоту с Москвой рязанского властелина не беспокоили. Олег медлил по двум причинам. Во-первых, он жалел, что пошел с Москвой на замирение, когда его рати потеснили в Коломне рати Москвы, а во-вторых, помнил строгий наказ Тохтамыша, не мириться с Москвой без разрешения на то Орды. Князь понимал, что неповиновение ханскому наказу может обернуться для княжества новой бедой.

Весть о беседе Дмитрия с отцом Сергием заставила Олега встревожиться. Олег знал власть монаха над людским бытьем Руси, ведь именно он благословил Дмитрия на победу над татарами. Черная Русь, ее лапотная защита государства, почитала одоление Мамая за чудо, сотворенное Богом по молитвам отца Сергия Радонежского. Знал Олег и о том, что Сергий властью Церкви способен своим словом поднять Русь против Рязани. Тогда в одночасье рухнет основная цель жизни Олега, возмечтавшего подмять под свою руку Московское княжество и стать великим князем.

Олег хранил в памяти все попытки уничтожения власти Дмитрия, вступал против него в тайные сговоры с Ордой, с Литвой, с удельными князьями, с боярами в самой Москве, но удача была не на его стороне. Последний сговор с московскими боярами закончился нападением на Коломну. Олег надеялся поднять смуту в Москве против Дмитрия, но и эта попытка взять власть была неудачной. Даже старший сын Олега пошел против отцовской воли, выглядев себе суженую в семье самого князя Дмитрия. Олег в этом поступке усмотрел худое для себя знамение, резко беседовал с сыном, но натолкнулся на его непреклонное нежелание отказаться от сватовства. Княгиня Ефросиния оказалась на стороне сына.

Князь открыл окно, кинул взгляд на простор реки, на тучи, ползшие по небу, отвернувшись, заметил на аналое из орехового дерева раскрытую книгу в красном сафьяновом переплете. Она называлась «Шестоднев» и представляла собой перевод греческого «Эскамерона», писанного в Царьграде Георгием Писидой.[13] В Москве ее переводчиком был дьяк митрополита Киприяна Дмитрий Зограф, назвавший свой перевод вторым наименованием – «Премудрого Георгия похвала к Богу о сотворении всея твари». Перевод был сделан только в прошлом, 1385 году, а список с него прислан Олегу, как одарение, все тем же дружком, московским боярином. Олег читал «Шестоднев» медленно. Замысловатость слога заставляла прерывать чтение и задумываться, а иные страницы перечитывать, чтобы запомнить написанное. Князь вновь повернулся к окну, долго смотрел, как по Оке под парусами плыли, зарываясь в бурунах, струги. Вновь подумал об отце Сергии, утешая себя тем, что монах вряд ли согласится помочь Москве замириться с Рязанью. Сам митрополит не уважил просьбу Дмитрия и отказался быть миротворцем. Киприан правильно рассудил, зная, что Олег ему не подчинится и перед Церковью гордыню не надломит. Олег вспомнил о боярине Нюхтине, пожалев, что нет возле него верного друга и советника, которого удушили в Орде подосланные ханом злодеи. Пострадал боярин за то, что утаил малую толику золота из рязанской дани Орде. Олег, сокрушаясь, подумал, что Нюхтин обязательно бы разыскал путь к тайне беседы Дмитрия с монахом. У Нюхтина по всей Руси были уши. Без его успокоения и советов князю хлопотно, а порой даже тревожно.

Дверь в опочивальню распахнулась – вошел княжич Родослав и поприветствовал отца, сообщил с порога:

– Игумен Сергий из Троицы в Рязань жалует.

– Чего кричишь? Кто весть о сем подал?

– К нашему епископу монах верший пригнал. Соборный протопоп велел тебе о сем немедля поведать.

Шагнув, князь натолкнулся на столец, ударил колено и отшвырнул его в сторону ногой.

– К кому Сергий жалует, ко мне или к епископу?

– Не знаю.

– Так ступай, выспроси все у протопопа, а не скажет, самого епископа попытай. Дознавшись, ко мне поторопись. Ступай.

Родослав, отвесив поясной поклон, вышел, шумно прикрыв дверь, а князь устало сел на постель и прошептал:

– Весть-то из Москвы оправдалась. Неужли ко мне жалует монах? Отврати, Господи…

Уже три дня, как живет в Рязани, в палатах епископа, московский гость – игумен Сергий из Радонежа. Князь видит его в соборе, когда тот смиренно молится в толпе прихожан. Известно князю, что Сергий бродит по Рязани, пытливо всматриваясь в житье города. И до сей поры ничего не знает Олег о причинах приезда монаха. Олег не любит загадок. Он любит ясность во всем, даже когда она таит для него неприятность.

Князь приказал Родославу узнать, по какой надобности Сергий в Рязани, если не в гостях у князя, но старания Родослава не увенчались успехом. Епископ сам терялся в догадках о том, каковы причины приезда нежданного гостя. Епископу известно, что Сергий из-за пустяков свой монастырь не покидает. А если он появляется в том или ином уделе, то среди духовенства и монашества начинается переполох, потому все