— Твоя профессия — тебе видней, — говорит Ленни.

— Она к Джун поехала, — говорю я. — Сегодня ее день.

— Это все чепуха, — говорит Ленни. — Если б Эми один раз и не съездила к Джун, та бы ничего не заметила. Джун-то ведь точно без разницы, правда? А если Эми хотела собраться с духом, так можно было и обождать, не обязательно было ехать сегодня.

— Не суди, — говорит Вик.

— Прах есть прах, — отвечает Ленни.

— Лучше такие вещи не откладывать, — говорит Вик.

— А последняя воля есть последняя воля, — отвечает Ленни.

— Почем мы знаем, все равно ему или нет? — говорит Винс.

— Я не к тому, что сам написал бы в завещании такую чушь, — говорит Ленни.

— Там не уточняется, — говорю я.

— Что не уточняется? — спрашивает Ленни.

— Я про завещание Джека. Там не написано, что это должна сделать Эми. Он просто хотел, чтобы это было сделано.

— А ты откуда знаешь? — спрашивает Ленни.

— Мне Эми показывала.

— Тебе? Похоже, тут только я один ничего не знаю. — Он выглядывает в окно. Мы приближаемся к Блэкхиту, едем мимо дальнего конца Гринвичского парка. На его лужайках желтеют нарциссы. — А Рэйси сидит да помалкивает.

Винс смотрит в зеркальце.

Лицо Вика становится напряженным, на нем заметно неодобрение, как будто пора сменить тему. Он говорит:

— Это как с лошадьми. Пока из него вытрясешь.

Вик держит коробку. Не думаю, что ему стоит держать ее у себя до самого конца. Ленни говорит:

— И даже когда вытрясешь, не факт, что правду.

— Последний раз я нормально подсказал, — говорю я.

Винс все смотрит.

— Только не нам, — говорит Ленни.

— А кому, Рэйси? — спрашивает Вик. Из него получился бы неплохой рефери.

— Это ж не только меня касается, — говорю я.

И гляжу в окошко. «Блэкхит» значит «черная пустошь», но ничего похожего тут нет. Кругом зеленеет травка под синим небом. Кабы не дороги, бегущие во всех направлениях, тут было бы где расскакаться на лошади. А когда-то здесь разбойничали. Грабили дуврские почтовые кареты. Кошелек или жизнь.

— И все равно непонятно, — говорит Вик. — Почему именно в Маргейте?

— По-моему, просто для интересу: сделаем или нет? — говорит Ленни.

Винс слегка поворачивает голову назад.

— Так по-твоему, он знает? По-твоему, он нас видит?

Ленни моргает и не торопится с ответом. Он глядит на меня, потом на Вика, точно хочет, чтобы и тут вмешался рефери.

— Это я фигурально, Винси, фигурально. Конечно, он нас не видит. Ничего он видеть не может.

Руки Вика поправляют коробку. Потом Ленни испускает смешок.

— Слушай, Бугор, а если он все равно ничего не видит и видеть не может, чего ты тогда решил прокатить его на «мерсе»?

Винс смотрит на дорогу перед собой.

Трава блестит под солнцем. Джеку этого не увидеть.

Вик говорит, медленно и мягко:

— Это ты хорошо придумал, Винс. Замечательно. Отличная машина.

— Да уж не мясной фургон, — говорит Винс.

Глаза у Джека закрыты, он вроде бы спит, и я думаю, не удрать ли мне потихоньку, смыться, и все, но если он не спит, он заметит, что я смылся, — может, он меня проверяет. Поэтому я говорю: «Джек?» — и он мигом открывает глаза.

Сегодня дежурит сестра по имени Келли, та, что мне нравится, черноволосая. Я думаю: а что, может, попробовать? Все ж таки исключительные обстоятельства. Что-то типа конца света. Как ты на это смотришь, сестричка, — удерем вместе? Ты да я.

«Эми сказала, ты меня звал, — говорю я. — Одного».

Сначала он ничего не говорит, потом отвечает: «Я сказал Эми, что хочу повидать Рэя. Сказал, пусть попросит Рэя зайти».

Он глядит на меня. Я говорю: «Это я, Джек. Винс». А то кто его знает, с этими лекарствами. И вообще.

«Я в своем уме», — говорит он. И не сводит с меня глаз.

Мне кажется, теперь он знает, по-настоящему знает. Похоже, он уже это переварил и свыкся с этим, свыкся, а это вам не шутка. Когда вам говорят, что все, финиш, а вы еще и близко не подошли, вы еще и не думали о финише.

Наверное, знает. Но я-то не знаю, каково это. Да и знать не хочу. Он говорит: «Я знаю, что ты это ты, Винс, а я это я. Махнемся?»

Я улыбаюсь, слегка глуповато.

«Поди-ка сюда, Винс, — говорит он. — Хочу у тебя кое-что спросить».

Вечер нынче паршивый — сыро, ветрено. За окном в конце палаты видно, как мотается морось. Но здесь-то, наверно, без разницы, что там снаружи, дождь или засуха, здесь нет смысла толковать о погоде.

Я мысленно вижу, как сестра Келли уходит со смены и ее платье вздувается на ветру.

«Подойди ко мне, Винс».

Я и без того недалеко, но все равно подвигаюсь ближе к кровати и наклоняюсь вперед. Его рука лежит на одеяле, пальцы полусогнуты, а выше, на запястье, где трубки входят в вену, — пластырь и все остальное. Я знаю, он хочет, чтобы я взял его за руку. Не так уж это трудно — взять его руку, но я чувствую, что, если возьму ее, он как бы поймает меня и никогда больше не отпустит.

«Я сказал Эми, что хочу побеседовать с Рэем, наедине», — говорит он.

«Это ты правильно, — говорю я. — Кореш все-таки».

«Рэй — кореш», — повторяет он.

И глядит на меня. Потом говорит: «Эми уже не понимает, что происходит, верно? Не соображает, что вокруг творится».

«Ничего, она справится, — говорю я. — Она справляется».

Хотя знаю, что ей совсем плохо, по крайней мере сейчас. Знаю, что этой ночью она снова придет в комнату для гостей, где спим мы с Мэнди, и захочет, чтобы я обнял ее и Держал так, прямо перед Мэнди, точно я ее новый муж, точно я — это Джек.

«Мне-то легче», — говорит он.

Я гляжу на него.

«Не сказал бы, что это плевое дело», — говорю.

«Некоторые паникуют», — отвечает он.

Сестра Келли наклоняется над каким-то другим бедолагой. Когда я в первый раз ее увидел, я сказал ему: «Ну, Джек, тебе свезло, ты тут живо поправишься». Но теперь помалкиваю. Я не знаю, радость это или пытка — когда тебя, умирающего, накрывает одеялом такая соблазнительная девочка.

Ее зовут Джой. Сестра Джой Келли. Так написано у нее на значке, на левой груди.

Джек при смерти, а у меня стоит.

«Так что тебе сказал этот чудила Стрикленд? — спрашивает он. — Я имею в виду, перед операцией. Зубы небось заговаривал?»

Я собираюсь с мыслями, потом отвечаю: «Ладно, теперь-то уж можно не делать из этого секрета.