Заметив как-то на себе тревожный недоумевающий взгляд Элеоноры, Ян улыбнулся:
— Помню, в детстве я бегал в сад к старому тополю и рассказывал ему о всех своих горестях и радостях. Тополь сочувственно шумел листвой. А теперь куда побежишь?
— Мне больно, когда я смотрю на тебя. Не знаю, как помочь. Мне так хочется, чтобы ты был спокойным и счастливым.
— Не обращай на меня внимания. Пройдет. Мне хорошо с тобой, и я верю: в нашей жизни еще будет радость. Я так люблю тебя! Твои глаза, волосы, руки, твой голос — И попросил: — Спой еще раз ту песню. Помнишь, нам тогда помешал Юзек?
— Опять ты расстроишься.
— Не беда.
— Может быть, не надо, милый?
— Пой, пой! Не думай, что я даже песен ваших боюсь.
— Тогда садись ближе. — И пальцы Элеоноры опустились на клавиши.
В песне Элеоноры тоже была политика. Но почему она будоражит сердце, в чем-то обвиняет, требует ответа и решений? Повторил, на слух проверяя, как в его устах прозвучат такие слова:
— Словно братья, русский и поляк!
Слова как слова! Как в газетах и в радиопередачах. Только музыка и голос Элеоноры делают их значительными. Снова, как за броневой плитой, спрятался за привычным:
— Пропаганда!
Элеонора сказала голосом, в котором был упрек, даже раздражение:
— Ты не прав. Песня, которую поет и любит народ, — сама жизнь.
Милая Элеонора! Какие слова она теперь знает! Какие чувства в ее сердце, где раньше была только любовь! Ян привлек к себе невесту.
— Хватит, хватит! Мы любим друг друга, и нам нет дела до того, что творится в сумасшедшем мире. Мы никого не трогаем и никому не мешаем. Давай навсегда забудем такое паскудное слово — «политика». Навсегда! Согласна?
Элеонора молчала. Когда она чувствовала на своих плечах теплоту рук Яна, когда его губы, блуждая по лицу, находили ее губы, она не могла ни о чем думать, возражать, спорить. Но даже и в эти минуты знала: камнем лежит в ее сердце то, что разделяет их с Янеком, то, с чем она не согласна и никогда не согласится. Ян был ее мечтой и надеждой, всем. Но за минувшие годы она слишком много видела и узнала. Он должен открыть глаза. Иначе… Что иначе? Она прижалась к груди Яна:
— Ты верь мне!
— Станислав приехал!
Ванда вбежала в комнату и закричала, будто все оглохли:
— Что вы целуетесь? Станислав, приехал!
Братья не виделись много лет, и теперь стояли друг против друга — рослые, солидные мужчины, сероглазые, белесые. Обнялись крепко, по-мужски, по-братски!
— Вот ты какой! — Станислав слегка отступил, чтобы лучше рассмотреть брата. — Молодец, что вернулся.
— Долго собирался.
— Верно, затянул. Откровенно говоря, я боялся, как бы тебя в Канаду не упекли.
— Предлагали. Не поехал. Сказал, что только в Польшу.
— Правильно!
Станислав не был дома два месяца и теперь, по своему обыкновению, засыпал всех вопросами: «Как дела на шахте? Освоили ли новое оборудование? Как встретили донецких шахтеров?»
Феликс и Ванда едва успевали отвечать.
— Ты на шахте еще не был? — обернулся Станислав к брату.
— Завтра советские шахтеры будут у нас работать. Мы и пойдем, — ответил отец. — Пусть собственными глазами посмотрит.
— Не только посмотрит. У нас теперь нет зрителей. Все в строю, — и, словно только сейчас заметил на брате английскую военную форму, поморщился: — Сбрасывай поскорей.
— Вот-вот, — подхватил Юзек. — Противно на нее смотреть. Лагерь напоминает. У меня есть знакомый портной, он тебе, Янек, за три дня великолепный костюм сошьет. Прима. Отличный мастер.
Станислав уже теребил Ванду:
— Ты все прыгаешь, стрекоза. Как работаешь? Как с Союзом социалистической молодежи?
— Приняли!
— Второй подарок сегодня для меня. Дай руку, товарищ Ванда! Поздравляю!
Довольный Феликс заметил:
— Дембовские никогда сзади не были. Шахтерская закваска!
Ян смотрел на отца, на Станислава, на Ванду, слушал разговоры, и ему казалось, что он чужой в своей семье, чем-то отгорожен от их радостей, интересов. Может, и вправду тому виной чужая, нелюбимая ими форма?
Станислав заметил растерянность на лице брата:
— Не опускай голову. Вперед смотреть надо.
Ян улыбнулся виновато:
— Стараюсь!
2. Шахтерская закваска
На следующий день старый Дембовский с сыновьями Станиславом и Яном пошел на шахту. Хотел пойти и Юзек, но старик не взял:
— Семейственность получается. Начнешь работать — тогда другое дело!
Старик покривил душой. Ему просто стыдно было появляться на шахте с Юзеком. Каждый мог спросить:
— В какой кавярне работает твой сынок, Феликс?
Что ответишь? Ян — другое дело. Только вернулся в Польшу, с него и спрос не тот. Пусть присмотрится, оботрется. Что же касается Станислава, то каждый горняк знает, что старший сын Феликса Дембовского — на большом посту в Варшаве и появляться с ним на людях всегда приятно.
За сорок лет рабочей своей жизни тысячи раз прошел Феликс Дембовский по привычной, до каждого камня, до каждой пяди земли знакомой дороге — из дому на шахту. Ходил в дождь, в снег, в вёдро. Ходил с молодым задором и с тяжелеющей ношей наступающей старости.
Сегодня шел по привычной дороге с радостным волнением и гордостью: рядом с ним два сына!
Не каждому отцу выпадает такое счастье.
Советские горняки Петр Очерет, Федор Волобуев и Василий Самаркин работали в ночной смене, и
