Ян поморщился. Песня о русских! Сколько раз на дню слышит он в родном доме: «русские», «русским», «русских»! Уж не сговорились ли они все?
— Ты знаешь песню о русских?
— Знаю. Теперь много песен о русских. Хорошие песни! — в голосе Элеоноры послышалось то новое, непонятное, чему не было ни объяснений, ни оправданий.
Все минувшие годы Ян жил с убеждением, что русские — враги. Только американцы и англичане могут дать польскому народу свободу, демократические права, счастливую жизнь. А теперь!
— Я не могу не верить отцу, матери, тебе. Но как верить?
— Верь, Янек! Поживешь с нами и тоже станешь другом Советской страны.
— От таких разговоров голова кругом идет. Кто-то обманут. Страшно обманут. Или мы, десятки тысяч сражавшихся в Кассино, в Африке, в Нормандии, или вы все здесь. Я не могу решить…
Элеонора взяла Яна за руку — так, ей казалось, легче его убедить.
— Ты решишь, я знаю. Пойди с отцом на шахту, поговори с горняками. Приходи в нашу мастерскую. Послушай, что говорят рабочие, узнай, что думают простые люди. Вот приедет Станислав! Ты поймешь, на чьей стороне правда.
Ян невольно улыбнулся: как горячо говорит Элеонора. А раньше и слова она не могла сказать, не потупив глаза:
— Это ты, та худенькая гимназисточка, с которой я целовался в темном костеле!
— Молчи, гадкий! Неужели ты помнишь?
— Помню, все помню. Разве можно забыть свое счастье? Ну, что ты хотела спеть?
— Может быть, не надо?
— Пой. Я хочу все знать, что знаешь ты. Хочу понять, чем живут русские, заворожившие тебя, заворожившие всех вас.
Элеонора села за пианино. Пела тихо, не поднимая головы:
В комнату заглянул Юзек. Остановился на пороге. Усмехнулся: как влюбленные голубки. Неужели действительно существует на земле любовь, которая может выдержать такую разлуку? Мистика какая-то! Семнадцатый век. Атавизм.
Элеонора пела, не замечая Юзека:
Подняла на Янека бледное лицо:
Юзек громко зааплодировал:
— Браво, браво, Элеонора! Жаль только, что майор Курбатов не может услышать и, как бывало, оценить твое искусство.
Элеонора вскочила, со стуком закрыла клавиатуру.
— Не знала, что ты подслушиваешь. Не стала бы петь.
Юзек усмехнулся:
— Я не люблю чужих песен.
— Не потому ли, что предпочитаешь плясать под чужую дудку! — Сказала со злостью. Откуда только взялась у нее такая злость?
Юзек насторожился:
— Как понимать?
Элеонора обернулась к Яну:
— Пойдем лучше в сад. Ты еще не видел, как разрослись яблони. Не узнаешь.
— Иди, я тебя догоню. — И подошел к брату: — Что между вами произошло?
— Ничего.
— Но я слышал…
— Не беспокойся. Ничего серьезного. Впрочем…
— Что впрочем?
Юзек притворил дверь:
— Надеюсь, я могу говорить с тобой откровенно. Как с братом?
— Конечно. Помнишь, до войны у нас не было секретов?
— Теперь все переменилось. Теперь никому нельзя верить.
— Что ты говоришь?
— Я хотел сказать, что не всем можно верить. Не всем…
— Что у вас произошло с Элеонорой?
— Видишь ли… как бы тебе сказать. Все здесь слишком увлекались русскими… Курбатовым…
— Все увлекались?
— Все, все.
Преднамеренная недоговоренность в пугливых, увертливых словах Юзека: словно мокрой рукой вытаскиваешь из корзины живого угря.
— Говори ясней. Не петляй.
— Ты хочешь знать правду?
— Да!
— Ну что ж, скажу. Только на меня не пеняй. Дело в том, что… — и снова замялся. Но, увидев угрюмый взгляд Яна, поспешил: — Дело в том, что Элеонора увлекалась Курбатовым больше других.
— Как понять?
— Тебе, я думаю, неприятно было бы узнать, что твоя невеста… — Юзек опять запнулся. Лицо Яна потемнело.
— Договаривай! — Теперь Ян не просил, приказывал: — Договаривай!
Юзек испугался. Кто знает, какие там у них за границей обычаи. Еще ударит по физиономии или, чего доброго, пырнет ножом в бок.
— Ничего плохого! Честное слово, ничего плохого!
Ян пристально смотрел в глаза брата. Странно. Только теперь заметил, что у Юзека зеленые глаза. Совсем зеленые. Как у ящерицы. Нельзя понять, что скрывается за их стеклянным блеском. Словно не брат, а совсем чужой человек смотрит на тебя чужими глазами. Такими чужими, что даже страшно.
Нет, если бы перед ним был чужой человек, то он знал бы, что делать! Перед ним брат, Юзек.
