крахмальной рубашке, со значительным лицом: на столе стояла та самая бутылка. Ну, прочие тоже стояли, но не так торжественно; эта же делала настоящий праздник.

Наконец расселись… Взялись за рюмки, водочные разумеется, какие ж еще, и в них полился тонкой желтоватой, как ссаки, струей волшебный, а какой же еще, напиток.

Все застыли, замолчали. Молча отхлебнули…

– Коля! Ты чё, охерел? Ты сам выжрал все виски, тайком от жены, от жадности, а нам налил крашеной самогонки? От которой нас давно тошнит? Ничего себе – «Белая лошадь»! Да это же вкус, знакомый с детства!

Был, короче, скандал. Кто орал на папашу, кто подозрительно посматривал на меня, пытливого пионера, победителя олимпиад по разным предметам… Типа ты и выжрал! Самое вкусное! А над лейблом цинично надругался, подсунул старшим товарищам жалкую подделку…

У всех остался неприятный осадок. Я и то не знал, за какую версию ухватиться. Я не исключал даже своего участия в афере. К примеру, я в порыве лунатизма ночью мастерски откупорил божественный напиток и, например, выжрал его – или перелил и перепрятал? А потом лег спать; проснувшись же, не вспомнил про содеянное и про тайник… Могло такое теоретически быть?

Прошли годы. Я вырос, возмужал, стал гнать самогонку в суровые горбачевские времена. Гнал я не просто так, не по бабушкиным рецептам – но как образованный химик, блестящий в прошлом отличник. Я уже напробовался к тому времени водок и виски, но ни на что такое не повелся и гнал для себя лучшее, что мог. Вкус, как говорится, знакомый с детства…

От самогонки можно очень гладко перейти к этой новой моде на отрывание лейблов – за ней скрываются глубокие вещи. Бренд – это сугубо местная, локальная, не глобальная ни в коем случае вещь! Привязываясь к брендам и таская их за собой, человек рискует оказаться в удивительно неуютной ситуации. Особенно если он душевно нечуткий. Он будет страдать и даже не поймет отчего. Это самое страшное, это достойно Хичкока… Вот пример, который мне в разговоре когда-то привел Тонино Гуэрра, великий киносценарист. Он рассказал, что в старые времена, приезжая в СССР, тащил с собой ящиками вино. Тут его было не достать, вообще никакого, а там он пил привычные навороченные бренды и не хотел менять привычек. Но ему было тут очень неуютно. И он, как человек тонкий, все распознал! И понял! Мучения его были оттого, что он пил вино. В России. Под русскую закуску. Стоило ему перейти с сухого на водку, все стало на свои места. Вернулась радость жизни и интерес к ней! После, вернувшись домой в Италию, он в ресторане в первый же вечер заказал водки… И она не пошла. Он выпил хорошего вина, и стало ему счастье. Вернулся, значит, к вину. Потом он снова поехал в Москву со своим вином и снова мучился, давился им – пока не выпил водки. Тогда-то он понял, что бренд, подобно табу, – явление сугубо местное, локальное. Надо это понимать…

Еще про виски. Уже мы много знаем про молты. И про то, в каких бочках, из-под чего, выдерживать благородные напитки.

И вот! В дорогом американском! Винном магазине! Я вижу на полке литровые банки с прозрачной жидкостью. И вручную написанной этикеткой. Типа, это самогон, только что выгнанный, выдержка – ноль лет, ноль месяцев. Как тонко! Это антииспользование антибренда… Самогонка, кстати, неплохая была.

А вот вам бренд самый высокий, самый виртуальный, самый духовный (в том смысле, что латинское и английское spirit и немецкое Geist – это не только дух, но и, как известно, спирт). Как вы все прекрасно знаете, во Франции и франкофонной Швейцарии положено пить ни в коем случае не фабричные, для лохов, дижестивы, но деревенские, семидесятиградусные самогонные. Их присылают серьезным людям родственники из сельской местности. Ну или друзья. И это считается шиком. А кто покупает в магазине… Горе тому! Это все равно что все в Levi’s, а вы в болгарских техасах… Нехорошо.

В общем, все очень просто: чтоб развести публику на бренд, надо людей долго готовить, надо разогревать их и лелеять, втирать им и втюхивать с детства.

Иначе может выйти скандал, каких не увидишь даже в шахтерском поселке на День шахтера же.

В Рождество, как нам стало известно на старости лет, должны случаться чудеса; в старые времена мы думали, что бывает только Новый год с салатом, и все.

Чудеса бывают разные, из всяких областей жизни.

Вот хоть так.

Мы сидели за обедом с солидным чиновником, который так давно поступил в некое ведомство, что над ним тогда смеялись: эх ты, канцелярская крыса! Однако ж настало время, когда такие, как он, стали самыми завидными женихами. И вот этот седой жених снимает с руки часы и протягивает мне; часы – вещь очень важная в мужской жизни, это нечто типа ярких павлиньих хвостов или же футляров, в которых иные дикари носят свои пиписки. Хорош ли павлин в койке, длинен ли на самом деле прибор у дикаря – не суть важно. Все решают перья, размер (футляра) и марка часов.

Ну вот. Смотрю я на часы. Такой себе простенький Patek Philip.

– Зачем показываешь?

– А затем… Что я купил его лет 10 назад в Китае за 20 долларов. Вот – жду, когда ж он остановится. Но хоть бы что!

– Гм… А с виду как настоящий.

– Еще бы! Я его пропустил даже через Вову Жечкова. Он купился! Он не распознал подделку!

– Потрясающе… Ну если уж сам Вова Жечков…

Кто не в курсе, Вова, он же певец по кличке Белый Орел, – это красавец и самый задушевный собутыльник Москвы и Московской области, коллекционер дорогих часов и ярких впечатлений, азартный игрок что твой Денис Давыдов. Он ходит в перламутровых концертных пиджаках (5 тысяч долларов), в пальто из викуньи (15 тысяч евро) и туфлях по 2500, дороже просто не нашлось, которые кажутся ему унизительно дешевыми, так что он всем говорит, что купил за четыре. В часах он разбирается досконально. Он так за ними следит, что, едучи в казино, не забывает снять дорогой турбийон и спрятать его в сейф и надеть какую-нибудь дешевку тыщ за 20 – как бы пьян ни был.

– Ладно, – говорю, – я готов выкупить у тебя этот котел за 50 долларов. Ты получишь бешеную прибыль! Сто пятьдесят процентов.

– Не смеши меня. Видишь, тут чудо, дешевой игрушке поклоняются как Джоконде.

Чиновник пришел в философское расположение духа, мы же начали уже вторую бутылку. Ему нравилось быть тонким и чувствительным, это ж не Кремль, где надо быть хитрым, и опасным, и безжалостным. Он даже принялся разыгрывать тему восхваления русских природных богатств:

– Так и с девушками… Они могут быть неприступными и дорогими, не поднимешь. А бывают же такие с виду вроде простые, без лейблов и этикеток, – а в душе невероятно внутренне богатые! И надежные. И крепкие. И верные. – Он с любовью смотрел на свой левый паленый котел, который прекрасно нес свою службу и исправно тикал. Чиновник, выходя с работы, кидал взгляд вверх и сверял свой китайский механизм с державными стрелками на Спасской башне, и они его так ни разу и не подвели.

Это ли не чудо?

– А мы все гоняемся за ерундой; так и думаем, как бы распустить перья друг перед другом. Эх!

Кремлевским, стало быть, ничего человеческое не чуждо.

Мы выпили еще по одной, закусили солеными опятами и задумались каждый о своем…

Друзья! Посмотрите свежим глазом на свои загулы, особенно праздничные. Стоит ли кидаться денежными пачками, когда вокруг стоят девчонки в сторонке, платочки в руках теребят. Вперед, к красоте и правде жизни! Долой коммерцию и понты из высоких человеческих отношений! Конечно, можно полететь на Лазурку с модной телеведущей и там устроить полный экстрим. Вам долго придется доказывать себе и другим, что часы за 20 тысяч долларов идут в тыщу раз точнее, чем те, что за 20 долларов. Кто-то этому даже поверит.

Кроме нас, мудрых ребят.

La plus belle fille ne peut donner plus qu’elle a. Циничные бывалые французы (а вслед за ними и испанцы, у которых своя версия поговорки «Даже самая красивая девушка Андалусии не может дать больше, чем она имеет») пытаются объяснить это нам, простодушным и наивным скифам, молодому этносу, который фактически подросток. Он, скиф, верит еще в красивые истории, в мишуру, в блестки, в розовые слюни, в ценники и обещание роскошных скидок… В то, что яркая упаковочная фольга может сделать человека