комиссар Рошаль из Сюрте. Он интересовался вашей с ним встречей перед отъездом в Прагу.

— Оперативно. У этого Рошаля крепкая хватка! — прокручивая барабан револьвера и прислушиваясь к звуку, усмехнулся Згурский. — Но это не новость. Ясное дело, марокканский стрелок должен был проверить мое алиби.

— Это действительно не новость, а лишь полновости. Вторая половина в том, что сразу после комиссара Рошаля появился так называемый мичман Протасов.

— Уже интереснее. Кстати, Георгий Никитич, вы уверены, что этот самый мичман — агент ЧК?

— На сто процентов. Мы установили круглосуточное наблюдение за русским представительством. Мичман появился в Париже в тот же день, когда вы приехали из Праги. В самом представительстве у нас есть некий источник, который сообщил, что он о чем — то приватно разговаривал с послом, затем — с торгпредом, получил деньги, а потом ушел и более не появлялся. Однако наблюдатели передали, что советский торгпред уже несколько раз бывал в тех кафе, где впоследствии, а иногда и до того, оказывался господин Протасов. В Париже мичман выдает себя за аргентинца, представителя торговой фирмы.

— Занятно. И что же хотел товарищ из ЧК?

— Предлагал Механику подработку — так сказать, практические консультации при закупке партии автомобилей. И опять интересовался вами. Сообщение о том, что Рошаль подозревает вас в причастности к делу Рафаилова, его немало порадовало. Он сказал Механику, что благодаря связям с влиятельными лицами в Соединенных Штатах он может сделать вам американский паспорт.

— Очень любезно с его стороны.

Но это не все. Мичман предлагает вам чрезвычайно оригинальное укрытие.

— Советский Союз?

— Так точно. Протасов говорил о концессиях, на которые Совдепия нынче идет с большой охотой, и о том, что Сюрте никогда не подумает искать белого генерала в красной глубинке.

— Не без фантазии. — Генерал Згурский выстрелил не целясь, разнеся в осколки пустую бутылку из — под шампанского. — Я тихой сапой уезжаю из Франции, чем, естественно, возбуждаю у Сюрте самый нездоровый интерес, а затем въезжаю в Совдепию с американским паспортом, который по ту сторону границы будет объявлен липовым, даже если все президенты Америки, начиная с Вашингтона, лично распишутся в нем.

— Так и есть, Владимир Игнатьевич, — подтвердил Варрава. — Как видите, ОГПУ настоятельно пытается заполучить вас в свои руки. Так что, думаю, вашу поездку следует отложить.

— У вас есть доказательства, что приезд Брусилова — фарс? Или, как это у вас называется, шпиль.[26] Есть доказательства, что великий князь Михаил Александрович действительно мертв? Если так, то поездку следовало бы не просто отложить, а отменить немедля. Но таких доказательств нет. Лишь подозрения. Согласен, не беспочвенные. Но сами подумайте, Георгий Никитич. На весах с одной стороны — моя жизнь, а с другой — успех всего нашего дела. Думаю, нет смысла производить взвешивание.

— Владимир Игнатьевич, это полное безрассудство! Вы тут давеча упоминали Орлова, который помог выбраться из Совдепии подполковнику Шведову. Пока вы отсутствовали, я поговорил кое с кем из наших, так сказать, общих знакомых… Занятная штука получается.

— Думаете, он продался красным?

— Как раз тут — то нельзя сказать ни да, ни нет. С одной стороны, существует непреложный факт: благодаря Орлову было спасено несколько сотен офицеров, переправленных с подложеными документами через линию фронта. С другой — ходят слухи, что Орлов — личная креатура Дзержинского. Кто кого использует, утверждать невозможно. Точно известно одно: они встречались задолго до переворота, и Дзержинский точно знает, кто перед ним.

— Значит, неясно, кто из них держит волка за уши?

— Неясно, — ответил Варрава. — Но если в юриспруденции все непонятное толкуется в пользу обвиняемого, то в котрразведке непонятное работает против него. Я подозреваю, что Орлов нужен Дзержинскому для большой игры. Насколько я мог знать Владимира Григорьевича по совместной службе, он всегда работал сам на себя. Государь — император или товарищ Ленин для него своеобразная абстракция, символ власти. Вроде обозначения «север» на компасе. Он готов служить верой и правдой, но ровно до тех пор, пока лично ему — господину Орлову — это будет удобно и выгодно. И еще одно важное обстоятельство: в своей работе сей персонаж не брезгует никакими средствами.

— Это вы о чем?

— Вы, конечно же, помните, Владимир Игнатьевич, в самом начале войны широко в печати освещалось дело жандармского полковника Мясоедова, любимца военного министра?

— Да, помню. Он ездил охотиться с кайзером.

— Да — да. Именно этот случай. Это первое крупное дело, в котором зарекомендовал себя Орлов в качестве сотрудника контрразведки. Он тогда был прикомандирован к Ставке. Главнокомандующим состоял великий князь Николай Николаевич, который Мясоедова терпеть не мог. А еще более его императорское высочество не любил военного министра. Так что, по сути, шпион Мясоедов или не шпион, было решено заранее на самом верху. Но фактов в деле не хватало. В те дни мне приходилось контактировать с коллегами в Ставке. Они выражались весьма недвусмысленно, что многие улики были попросту сфабрикованы Орловым и что его последующий карьерный рост начался именно с этого подлога.

— М — да… Малоприятный тип.

— Я сомневаюсь, что такой человек может состоять в тайной организации и на протяжении семи лет заниматься глубоким конспираторством, подвергая тем самым себя нешуточному риску.

— Порой жизнь заставляет совершать подвиги.

— Порою — да. Но тот ли это случай? А кроме того, Владимир Игнатьевич, я уже высказывал мнение по поводу так называемого «Манифеста великого князя Михаила Александровича». Признаться, я не удивлюсь, если узнаю, что он вышел из — под пера все того же Орлова.

— Я показывал манифест великому князю Николаю Николаевичу, он говорит, что и почерк, и манера изложения, несомненно, похожи.

— И все же манифест очень меня настораживает.

— А если Михаил Александрович тем не менее жив? А если Брусилов и впрямь создал в Совдепии боевую организацию, способную изнутри взорвать всю эту большевизию? Вы сможете себе простить, если не воспользуетесь шансом?

Полковник Варрава грустно развел руками и промолчал.

— Давайте попробуем товарищей из ОГПУ переиграть. — Згурский положил револьвер на стойку. — Я беседовал со Шведовым. Судя по всему, он не врет. Конечно, вполне доверять такому нельзя. Но, как мне видится, его используют втемную. Да так, кстати, и надежнее. Через того же Шведова мы сообщим Орлову — Орлинскому, что я собираюсь приехать в Совдепию и хочу встретиться с руководством Брусиловского подполья. В то же время пусть Механик сведет разговор с мичманом на ностальгические темы, выскажет, как он скучает по России. Перед советской властью Механик ни в чем не виноват, и если мсье Протасов в самом деле тот, за кого мы его принимаем, он с радостью поможет Механику съездить в Россию. Для начала — по французскому паспорту. Если во время этой, с позволения сказать, ознакомительной поездки Механик передаст Советам портфель моего тестя, то, полагаю, подозрения по поводу его ностальгии быстро развеются.

— Танковые разработки Кречетникова? Но, Владимир Игнатьевич, помилосердствуйте! Ведь этак мы сыграем на руку большевикам!

— С нынешним уровнем промышленности они все равно не смогут воспользоваться его изобретениями. Для этого нужно строить настоящий танковый завод. Сие займет несколько лет. Если же мы будем действовать решительно, то вышеупомянутых лет у большевиков не будет. Как говорят китайцы: «Замани врага на крышу и столкни лестницу». Далее, Георгий Никитич, я встречусь с Протасовым и приму его предложение прибыть в Россию с американским паспортом для заключения договора о концессии.

— Но мы ведь уже говорили…

— Да. Но только с этим паспортом поеду не я, а Шведов. Если Орлов на нашей стороне, он все поймет без лишних слов.

— А если нет?