— Запасаюсь на ярмарку, — объяснила Медж.
Керис подождала, пока хозяева пересчитают товар, и они с Ткачихой отправились наверх, оставив Ансельма в лавке. Войдя в гостиную, Керис живо вспомнила тот день тринадцать лет назад, когда ее позвали к Марку — первому заболевшему чумой в Кингсбридже. Ей вдруг стало очень грустно. Медж заметила это и спросила:
— Что?
От женщин ничего нельзя скрыть, не то что от мужчин.
— Я стояла здесь тринадцать лет назад, когда заболел Марк.
Ткачиха спокойно кивнула:
— Тогда начался самый страшный период в моей жизни. В тот день у меня был прекрасный муж и четверо здоровых детей. Через три месяца я осталась бездетной вдовой, не имея средств к существованию.
— Дни печали.
Медж подошла в шкафу, где стояли кружки и кувшин, но, вместо того чтобы предложить Керис вина, уставилась в стену.
— Хочешь, я скажу тебе кое-что странное? После их смерти мне было трудно произносить «Аминь» после «Отче наш». — Хозяйка сглотнула и заговорила тише: — Понимаешь, я знаю латинские слова, отец научил. Fiat voluntas tua. Да будет воля Твоя. Я не могла этого сказать. У меня погибли родные, и это была просто пытка, я не могла смириться. — При этих воспоминаниях слезы показались у нее на глазах. — Я хотела обратно своих детей. Да будет воля Твоя. Знаю, что попаду в ад, но до сих пор не могу говорить «Аминь».
— Чума вернулась, — просто объявила целительница.
Медж пошатнулась и схватилась за угол шкафа. Ее крупное тело вдруг показалось совсем маленьким, уверенность ушла с лица, Ткачиха резко превратилась в старуху.
— Нет, — прошептала она.
Керис пододвинула Медж скамью, усадила подругу и какое-то время держала за руку.
— Мне очень жаль, что я тебя расстроила.
— Нет, — повторила купчиха. — Она не может вернуться. Я не могу потерять Ансельма и Сельму. Я этого не вынесу. Не вынесу.
Ткачиха побелела, ее лицо исказилось, и Суконщица испугалась — вдруг с ней удар. Налила вина и дала кружку хозяйке. Та механически выпила и слегка порозовела.
— Сейчас мы знаем немного больше. Поборемся.
— Поборемся? И как же?
— Вот с этим я к тебе и пришла. Тебе лучше?
Медж наконец посмотрела на гостью.
— Поборемся, — повторила она. — Конечно. Говори как.
— Нужно запереть город. Закрыть ворота, поставить людей на стены, никого не впускать.
— Но город должен питаться.
— Пусть запасы привозят на остров Прокаженных. Мерфин станет посредником, будет расплачиваться с поставщиками. Он перенес чуму, а дважды ею никто не заболевает. Продукты будут оставлять на мосту, а после ухода торговцев горожане будут их забирать.
— А выйти из города будет можно?
— Да, но вернуться — нельзя.
— А как же шерстяная ярмарка?
— Это, наверно, самое трудное. Ее придется отменить.
— Но кингсбриджские купцы потеряют сотни фунтов!
— Это лучше, чем умереть.
— А если мы сделаем по-твоему, чума к нам не придет? Мои останутся жить?
Керис медлила, борясь с искушением утешительной лжи.
— Я не могу тебе этого обещать. Может быть, чума уже в городе. Может быть, именно в этот момент в какой-нибудь лачуге на берегу умирает человек, которому некому помочь. Боюсь, полностью ее избежать мы не сможем. Но я не сомневаюсь, что мой план даст тебе наибольшие шансы встретить Рождество вместе с Ансельмом и Седьмой.
— Тогда давай так и сделаем, — решительно кивнула Медж.
— Твоя поддержка необходима. Если честно, от закрытия ярмарки ты потеряешь больше остальных. Поэтому тебе поверят. Нужно, чтобы именно ты сказала, как все это важно.
— Не волнуйся. Скажу.
— Вполне здравая мысль, — закивал Филемон.
Мерфин удивился. Он не помнил, чтобы аббат с такой готовностью соглашался на предложения гильдии.
— Так ты поддерживаешь? — переспросил олдермен, опасаясь, что ослышался.
— Разумеется. — Настоятель ел из миски изюм, запихивая пригоршни в рот и едва успевая прожевывать. Гостю он не предложил. — Монахов это, конечно, не коснется.
Мостник вздохнул. Как же он сразу не понял?
— Да нет, это коснется всех.
— Нет-нет, — остановил его Филемон, как взрослый, объясняющий что-то ребенку. — Гильдия не имеет права ограничивать передвижения монахов.
В ногах у монаха олдермен заметил кота, такого же упитанного, как и сам Филемон, с наглой мордой. Очень похож на Годвинова Архиепископа, хотя тот уже давно умер. Может, его потомок. Мерфин пояснил:
— Гильдия имеет право закрыть городские ворота.
— А мы имеем право входить и выходить, когда нам удобно. Мы не подчиняемся гильдии. Это просто смешно.
— И все-таки городом правит гильдия, и она решила, что, пока свирепствует чума, в город никто не войдет.
— Вы не можете устанавливать правила для аббатства.
— Но я могу установить их для города, а случилось так, что аббатство находится на территории города.
— Хочешь сказать, что, если сегодня я уеду из города, ты завтра не пустишь меня обратно?
Мерфин смутился. Действительно странная картина: аббат Кингсбриджа стоит у ворот, требуя, чтобы его впустили. Он надеялся убедить Филемона принять ограничения, не желая грубо навязывать решение гильдии, однако постарался вложить в свой ответ непоколебимую решимость:
— Ни за что.
— Я буду жаловаться епископу.
— Только не забудь ему сообщить, что он не сможет въехать в Кингсбридж.
Насельницы женского монастыря за десять лет почти не сменились. Конечно, это всецело в духе монастырей: предполагалось, что сюда приходят навсегда. Настоятельницей все еще была мать Джоана, а госпиталь под руководством брата Сайма вела сестра Онага. Теперь за медицинской помощью сюда обращались немногие: большинство предпочитало госпиталь Керис на острове. Монах отвел своим набожным больным старый госпиталь возле кухни, а новое здание оставили для гостей.
Целительница села с Джоаной, Онагой и Саймом в старой аптеке, служившей теперь рабочей комнатой настоятельницы, и изложила им свой план.
— Те, кто заболеет чумой за пределами Старого города, смогут прийти в мой госпиталь на острове. Если чума надолго, то мы с монахинями будем там день и ночь. Кроме выздоровевших счастливчиков, никто не уйдет.
Джоана спросила:
— А здесь?
