не поселится, сдача внаем станет его десятой проблемой. Мостник вернулся в Старый город как раз к закрытию ворот. В таверне «Белая лошадь» тоже праздновали. Дом сверкал огнями, у входа толпился народ.

— Что здесь происходит? — спросил Мерфин у пьянчуг.

— Молодой Дэви заболел чумой, а у него нет наследников, так что он все раздает. — Мужчина улыбался от радости: — Пей сколько хочешь, все бесплатно!

Как и многие другие, он, очевидно, действовал именно по этому принципу. Десятки людей уже набрались как следует. Олдермен продирался через толпу. Кто-то бил в барабан, кто-то танцевал. Он увидел кружок мужчин и заглянул им через плечо. На столе лежала очень пьяная женщина лет двадцати, которую насиловал какой-то забулдыга; остальные явно ждали своей очереди. Мерфин с отвращением отвернулся. Сбоку за пустыми бочками олдермен заметил богатого Оззи Барышника на коленях перед молодым мужчиной. Это было богопротивно и каралось смертью, но никто не обращал внимания. Оззи, женатый человек, член приходской гильдии, перехватил взгляд зодчего, но не остановился, а продолжил свое занятие с еще большим рвением, словно его возбуждало, что за ним наблюдают. Мостник изумленно покачал головой.

У входа в таверну стоял уже разоренный стол с остатками блюд: жареные окорока, копченая рыба, пудинги, сыры. Собаки прямо на столе рвали окорок. Кто-то блевал в миску с жарким. У входа в таверну на большом деревянном стуле сидел Дэви Белая Лошадь с огромным кубком вина. Из носа у него текла характерная струйка крови, смертник чихал и обливался потом, но радостно приветствовал бражников, будто хотел упиться до смерти, прежде чем его заберет чума. Мерфина затошнило. Он развернулся и пошел обратно в аббатство. К его удивлению, Керис встала с постели и оделась.

— Мне лучше. Думаю завтра вернуться к работе. — А заметив его скептический взгляд, добавила: — Сестра Онага говорит, что я в состоянии.

— Если слушаешься других, значит, еще не в состоянии, — заметил Мерфин, и монахиня рассмеялась.

При виде этого слезы навернулись ему на глаза. Возлюбленная не смеялась две недели, и порой он вообще сомневался, что услышит еще ее смех.

— Где ты был?

Мостник рассказал ей о прогулке по городу и отвратительных сиенах, свидетелем которых стал.

— Каждая по отдельности еще туда-сюда, — закончил мастер. — Мне просто интересно, что они будут делать дальше, когда отпадут все ограничения. Примутся убивать друг друга?

Поваренок принес ужин. Больная принялась осторожно хлебать луковый суп. Долгое время ей становилось плохо от любой еды. Однако, кажется, суп аббатисе понравился, и она съела всю миску. Когда со стола убрали, Керис произнесла:

— Во время болезни я много думала про смерть, про то, о чем действительно сожалею.

— И о чем же?

— О многом. У меня плохие отношения с сестрой. Нет детей. Я потеряла алый плащ, который отец подарил матери в день ее смерти.

— Как же ты его потеряла?

— Мне не разрешили взять его сюда. Не знаю, куда он делся.

— А о чем жалеешь больше всего?

— О двух вещах. Я не построила госпиталь и слишком мало времени проводила с тобой.

Мастер поднял брови.

— Ну, второе легко поправить.

— Знаю.

— А монахини?

— Всем наплевать. Сам видишь, что творится в городе. Монастырь слишком занят умирающими, чтобы поднимать шум из-за нарушения правил. Джоана и Онага… Это уже не важно.

Зодчий нахмурился.

— Но они все-таки ходят посреди ночи на церковные службы. Интересно, как они совмещают эти две вещи?

— Послушай, в Евангелии от Луки говорится: «У кого две одежды, тот дай неимущему». Как епископ Ширингский совмещает это с сундуком, битком набитым дорогущими нарядами, а каждый берет из учения то, что нравится, и закрывает глаза на неудобные места.

— А ты?

— И я тоже, только по крайней мере делаю это честно, поэтому собираюсь жить с тобой как жена, а если кто-нибудь спросит, то скажу, что настали странные времена. — Она встала, подошла к двери и заперла: — Ты не выходил отсюда две недели. И не выходи.

— Меня не нужно запирать, — рассмеялся мастер. — Я остаюсь добровольно.

Мерфин обнял ее. Керис заметила:

— Тилли нам тогда помешала.

— У тебя был жар.

— В известном смысле он у меня и сейчас.

— Начнем с того места, где остановились?

— Может, сначала пойдем в постель?

— Пойдем.

Взявшись за руки, влюбленные поднялись по лестнице.

Ральф спрятался в лесу севернее Кингсбриджа и ждал. Стояли длинные майские дни. Когда наступила ночь, он позволил остальным вздремнуть, а сам принялся наблюдать. С ним были Алан и четверо солдат королевской армии, которым не удалось найти место в мирной жизни. Фернхилл нанял их в «Красном льве» Глостера. Они не знали, кто такой Ральф, и ни разу не видели его при дневном свете. Сделают, что им скажут, возьмут деньги и не станут задавать никаких вопросов.

Тенч смотрел на дорогу, следя за временем, как делал во Франции. Он обнаружил, что если старательно отсчитывать часы, обязательно ошибешься, а если просто угадывать, то всегда получается правильно. Монахи использовали для этих целей свечи с отметками, означающими часы, или стеклянные колбы с песком или водой, стекающими в узкую воронку, но у Ральфа в голове имелись внутренние часы.

Рыцарь сидел неподвижно, прислонившись спиной к дереву и глядя в небольшой костер, слушал шуршание мелких зверьков в подлеске и уханье совы. Спокойнее всего он становился именно в часы ожидания перед решительными действиями. Тихо, темно, можно подумать. Ощущение близкой опасности, тревожащее большинство людей, его, напротив, умиротворяло.

Но сегодня ночью главная опасность заключалась не в тех случайностях, которыми чреваты сражения. Да, рукопашная, но противники — жирные горожане и мягкотелые монахи. Настоящая опасность в том, что люди могут его узнать. Тенч собирался сделать ужасную вещь. Об этом будут с негодованием говорить во всех церквях Англии, а может быть, и Европы. Громче всех клеймить преступление станет Грегори Лонгфелло, для которого Фитцджеральд его совершал. Если узнают, что это Ральф, его повесят. Но если нет — он станет графом Ширингом.

Решив, что уже два пополуночи, предводитель разбудил остальных. Они оставили стреноженных лошадей, вышли из леса и двинулись по дороге в город. Алан, как и во Франции, выполнял обязанности оруженосца. Фернхилл нес короткую приставную лестницу, моток веревки и железную кошку, при помощи которой штурмующие взбирались на городские стены в Нормандии. К поясу он прикрепил долото и молоток. Может, что-то им и не понадобится, но воины в походах научились, что нужно быть готовым ко всему. Еще Алан тащил несколько туго свернутых и увязанных в тюк больших мешков.

Когда показался город. Тенч выдал всем капюшоны с дырками для глаз и рта, а сам еще надел