Шестимесячный ребенок — нелегкий груз.
— Я шла три дня.
— Боже мой. Что-нибудь случилось?
— Убежала.
— И Ральф не погнался за тобой?
— Погнался, с Аланом. Я пряталась в лесу, пока они не ускакали. Джерри держался молодцом, не плакал.
У монахини ком встал в горле.
— Но… но почему?
— Тенч хочет меня убить. — Тилли разрыдалась.
Керис усадила ее, а Мерфин принес вина. Они дали ей выплакаться, потом настоятельница подсела к юной матери на лавку и обняла за плечи, а мастер продолжил укачивать Джерри. Когда Тилли немного успокоилась, целительница спросила:
— Почему ты так решила? Что такого он сделал?
Матильда покачала головой:
— Ничего. Просто он так на меня смотрит… Я знаю, хочет меня убить.
Мерфин пробормотал:
— Как бы я хотел сказать, что мой брат на это не способен.
— Но почему? — недоумевала Керис.
— Понятия не имею, — глотая слезы, ответила Тилли. — Тенч ездил на похороны дяди Уильяма. Там был законник из Лондона, сэр Грегори Лонгфелло.
— Знаю такого, — кивнула аббатиса. — Умный человек, хотя я его и не люблю.
— После этого все и началось. У меня такое чувство, что это как-то связано с Грегори.
Настоятельница усомнилась:
— Но вряд ли стоило тащиться с ребенком только потому, что тебе что-то почудилось.
— Я понимаю, это звучит дико, но он сидит и смотрит на меня прямо с ненавистью. Как же муж может так смотреть на свою жену?
— Ладно, ты пришла куда надо, — решила Керис. — Здесь ты в безопасности.
— Я могу остаться? Вы не погоните меня обратно?
— Конечно, нет. — Монахиня посмотрела на Мерфина. Тот нахмурился. Вообще-то опрометчиво давать Тилли такое обещание. Беглецы, конечно, просили убежища в церкви, но вряд ли женский монастырь может долго прятать жену рыцаря. Более того, Ральф наверняка имеет право потребовать ребенка — сына и наследника. И все-таки монахиня как можно увереннее повторила: — Ты можешь оставаться здесь сколько пожелаешь.
— О, спасибо.
А про себя Керис взмолилась, чтобы ей удалось сдержать слово.
— Жить можешь в одной из гостевых комнат над госпиталем.
Тилли с беспокойством спросила:
— А если туда вломится Ральф?
— Не посмеет. Но если тебе так спокойнее, бери бывшую комнату матери Сесилии за дормиторием.
— Да, пожалуйста.
Вошла прислужница накрыть стол к обеду. Аббатиса предложила Тилли:
— Я отведу тебя в трапезную. Пообедаешь с сестрами, а потом отдохнешь в дормитории.
Когда монахиня встала, у нее закружилась голова. Керис оперлась рукой о стол. Мерфин, все еще с ребенком на руках, с тревогой спросил:
— Что с тобой?
— Сейчас пройдет, — ответила Керис. — Просто устала.
И рухнула без сознания.
Мастер страшно испугался. От растерянности он на мгновение окаменел, пытаясь понять, что с ней. Возлюбленная никогда ничем серьезным не болела, наоборот, всегда ходила за больными. Но растерянность быстро прошла. Подавив страх, зодчий осторожно вернул ребенка Тилли. Прислужница в ужасе глядела на безжизненное тело Керис на полу. Мерфин постарался говорить спокойно, но требовательно:
— Беги в госпиталь, скажи, что заболела настоятельница. Приведи сестру Онагу. Беги же, скорее!
Та убежала. Мастер встал на колени возле Керис.
— Ты слышишь меня, любимая?
Прощупал пульс на безвольной руке, коснулся щеки, приподнял веко. Обморок. Тилли спросила:
— Это чума?
— О Господи! — Невысокий Мостник наловчился поднимать тяжести: камни, деревянные балки. Он взял тело на руки, легко встал и бережно положил на стол. — Не умирай, — шептал зодчий. — Пожалуйста, не умирай.
Фитцджеральд поцеловал возлюбленную в горячий лоб и вспомнил, что почувствовал жар, уже когда обнимал ее, однако возбуждение помешало ему встревожиться. Может, отсюда и ее необычная страстность, от жара.
Вошла сестра Онага. Мастер так ей обрадовался, что у него слезы выступили на глазах. Керис высоко ценила способности этой молодой монахини, которую постригли всего пару лет назад, и планировала в один прекрасный день передать ей госпиталь. Онага закрыла лицо льняной маской, завязала узел на затылке и потрогала щеки и лоб.
— Чихала? — спросила она.
— Нет, — ответил Мерфин, вытирая глаза.
Монахиня опустила настоятельнице ворот подрясника, и Керис вдруг показалась Мостнику очень хрупкой. Однако он с облегчением не увидел на груди черно-красной сыпи. Сестра вновь заправила ворот и осмотрела ноздри.
— Кровотечения нет. — Задумчиво пощупала пульс и посмотрела на олдермена. — Скорее всего это не чума, но больна аббатиса очень серьезно. Жар, учащенный пульс, неровное дыхание. Отнесите ее наверх, уложите и промойте лицо розовой водой. Ухаживать за ней нужно в маске и мыть руки так, словно это чума. Вас тоже касается. — Она дала ему льняную тряпку.
Повязывая маску, зодчий едва сдерживал слезы. Он отнес возлюбленную в спальню, положил на матрац и поправил подрясник. Монахини принесли розовую воду и уксус. Мерфин передал им распоряжение Керис относительно Тилли, и они отвели юную мать с ребенком в трапезную. Фитцджеральд сел рядом с Керис, тряпкой протер больной лоб и щеки, молясь, чтобы она пришла в себя. Наконец врачевательница открыла глаза, удивленно нахмурилась и встревоженно спросила:
— Что случилось?
— Ты потеряла сознание.
Настоятельница попыталась сесть.
— Лежи спокойно. Ты больна. Скорее всего это не чума, но что-то серьезное.
Аббатиса чувствовала себя очень слабой, а потому откинулась на подушку и не протестовала.
— Я просто часок отдохну.
Керис оставалась в постели две недели.
Через три дня белки ее глаз окрасились в горчичный цвет, и сестра Онага определила желтуху. Монахиня приготовила травяной настой с медом, который Керис пила три раза вдень. Жар спал, но слабость оставалась. Она каждый день с тревогой спрашивала о Тилли. Онага отвечала на вопросы, но отказывалась обсуждать дела монастыря, чтобы не утомлять. А Керис от слабости не спорила.
Мерфин не покидал дворца аббата. Днем сидел внизу, но так, чтобы слышать возлюбленную. Работники приходили к нему за указаниями, как сносить дома. По ночам он лежал возле больной на
