люблю.

Настоятельница вместе с сестрой Нелли уложили пьяниц на соседние матрацы. Нелли определила, что у Барни рука не сломана, а вывихнута, и отправила послушницу за Мэтью Цирюльником. Целительница занялась Лу. Спасти ему глаз она не могла: лопнул, как сваренное всмятку яйцо.

Подобные случаи приводили ее в бешенство. Двух мужчин постигла не болезнь и не несчастный случай, нет, они изувечили друг друга, напившись до бесчувствия. После первой волны эпидемии ей с огромным трудом удалось восстановить в городе закон и порядок, но вторая сотворила с человеческими душами что-то страшное. Ответом на ее призыв оставаться людьми стало равнодушие. Аббатиса не знала, что делать, и обессилела.

Глядя на двух изуродованных людей, лежавших рядышком на полу, она услышала с улицы странный шум и вдруг мысленно перенеслась на три года назад — ей почудилось сражение при Креси и жуткий грохот новых орудий короля Эдуарда, метавших ядра во вражеский стан. Через несколько секунд шум возобновился, и монахиня поняла, что это барабан — вернее, несколько самых настоящих барабанов, отбивающих беспорядочный такт. Затем послышались такие же бестолковые трубы, колокольчики, хриплые крики, плач, восклицания, свидетельствующие либо о каком-то триумфе, либо о сильной боли, либо о том и другом одновременно. Это было и впрямь похоже на сражение, только без свиста смертоносных стрел и ржания изувеченных коней. Хмурясь, Керис вышла на улицу.

Человек сорок с хлыстами в руках танцевали на лужайке безумную старинную джигу. Некоторые играли — точнее, гремели — на музыкальных инструментах. Тонкие светлые одежды порвались и запачкались, несколько полуголых человек безо всякого стеснения выставили на всеобщее обозрение интимные части тела. Собравшиеся горожане изумленно таращились на них. Танцорами руководил монах Мёрдоу. Он еще больше растолстел, но скакал как ребенок, только пот стекал с грязного лица и капал с косматой бороды. Странствующий проповедник подвел людей к западному входу в собор и, повернувшись к ним лицом, прогремел:

— Все мы согрешили!

В ответ его последователи исторгли нечленораздельные крики и стоны.

— Мы грязны! — продолжил монах. — Погрязли в разврате, как свиньи в зловонной луже. Со сладострастной дрожью стремимся лишь к утолению плотских похотей. Мы заслужили чуму!

— Да!

— Что же нам делать?

— Пострадать! Мы должны пострадать!

Какой-то человек вырвался вперед, размахивая хлыстом из трех кожаных ремешков с остроугольными камнями на концах, бросился в ноги к Мёрдоу и начал стегать себя по спине. Хлыст разорвал тонкую рубаху, на спине выступила кровь. Кающийся закричал от боли, и толпа одобрительно загудела. Затем вперед вышла женщина. Она вытащила руки из рукавов, приспустила платье до пояса и принялась хлестать себя по спине таким же хлыстом. Толпа вновь заревела.

Так грешники выходили по очереди. Керис заметила у многих кровоподтеки и незажившие раны: явно это представление они устраивают не в первый раз, переходя из города в город. А раз их водит Мёрдоу, значит, рано или поздно начнут собирать за зрелище деньги. Вдруг из толпы зевак вырвалась женщина с криком:

— Я тоже! Я тоже должна пострадать!

Монахиня с удивлением узнала запуганную молодую жену Марсела Свечника. Мерид не могла совершить много грехов, но, судя по всему, решила разнообразить себе жизнь. Скинула платье и голой предстала перед монахом. На ее красивом теле не было еще никаких шрамов. Мёрдоу долго не сводил с нее глаз и наконец произнес:

— Целуй мне ноги.

Мерид встала перед ним на колени, откровенно продемонстрировав ягодицы толпе, и опустила лицо к грязным ногам. Монах отобрал у кого-то хлыст и вручил ей.

Жена Свечника ударила себя и закричала от боли, на белой коже появились красные полосы. Еще несколько человек бросились вперед, распихивая толпу, в основном мужчины, и проповедник с каждым проделал то же самое. Скоро началась настоящая оргия. Люди хлестали себя, били в барабаны, звенели в колокольчики, танцевали дьявольскую джигу. Это было зрелище безумного разврата, но опытный глаз Керис заметил, что удары, хотя эффектные и, несомненно, болезненные, не наносят серьезных увечий. Подошедший к ней Мерфин спросил:

— И что ты об этом думаешь?

Она нахмурилась и ответила:

— А чего возмущаться?

— Не знаю.

— Если люди хотят себя сечь, чего возражать? Может, им так лучше.

— Согласен, — отозвался мастер. — Но обычно все затеи Мёрдоу отдают мошенничеством.

— Дело в другом. — Аббатиса не увидела в людях духа покаяния. Танцоры не оглядывались на свою жизнь, не раскаивались в совершенных грехах. Искренне сокрушающиеся обычно тихи, задумчивы, не работают напоказ. А тут Керис чуяла в воздухе какое-то неестественное возбуждение. — Это просто разврат.

— Только вместо пьянства упоение отвращением к себе.

— Но ведь так можно дойти до исступления.

— Однако это не половая распущенность.

— Подожди.

Мёрдоу повел процессию к главной улице. Кое-кто из грешников достал миски и стал просить у людей деньги. Монахиня поняла, что они собираются обойти весь город и, вероятно, у какой-нибудь крупной таверны будут ждать, чтобы им купили еду и выпивку. Мерфин дотронулся до ее руки:

— Ты бледна. Как себя чувствуешь?

— Устала. — Ей нужно работать вне зависимости от самочувствия, и напоминания об усталости скорее мешают. Однако Фитцджеральд искренне встревожился, и целительница мягче предложила: — Пойдем ко мне. Скоро обед.

Когда процессия исчезла из виду, настоятельница и олдермен пересекли лужайку и вошли во дворец. Керис обняла и поцеловала Мерфина. Они никогда не целовались в монастыре, и монахиня решила, что вакханалия Мёрдоу ослабила ее бдительность.

— Да у тебя жар, — прошептал зодчий.

Аббатиса чувствовала, что теряет контроль и дело может кончиться тем, что они улягутся прямо на полу, где их так легко застать. А затем неожиданно прозвучал женский голос:

— Я не хотела подсматривать.

Керис пришла в ужас и, виновато отскочив от Мерфина, повернулась посмотреть, кому принадлежит голос. В дальнем конце зала, на лавке, с младенцем на руках, усталая, забитая, сидела жена Ральфа Фитцджеральда.

— Тилли! — воскликнула монахиня.

Та встала.

— Простите, что напугала вас.

Настоятельнице стало легче. Матильда ходила в монастырскую школу, много лет жила здесь, любила Керис. Она не станет поднимать шум из-за поцелуя, невольной свидетельницей которого стала.

— Как ты?

— Немножко устала.

Она пошатнулась, и Керис поддержала ее. Младенец заплакал. Мерфин взял ребенка и умело стал укачивать.

— Ну-ну, племяш.

Плач перешел в недовольное хныканье.

— Как же ты до нас добралась? — изумилась аббатиса.

— Пришла.

— Из Тенч-холла? С Джерри на руках?