— Можешь делать что хочешь, — раздраженно сказал подполковник и пошел в зал. Обернувшись, он крикнул: — Сейчас будем начинать!

Коммунисты один за другим входили в зал. Вид у подполковника был злой, он нахмурился и закусил нижнюю губу. Харкус знал Штокхайнера еще по учебе в академии, они учились в одной группе. Подполковник пришел в академию из полка, окончив ее, он долго раздумывал над тем, возвращаться ему обратно или просить назначения в вышестоящий штаб. В конце концов Штокхайнер предпочел полку штаб.

Подполковник шел в зал вслед за Харкусом, который раскланивался направо и налево со знакомыми офицерами и солдатами.

Штокхайнер чувствовал себя в полку гостем, в обязанности которого входило доложить завтра утром командиру дивизии обо всем увиденном и услышанном на собрании, а также высказать и свое личное мнение. Правда, могло получиться и так, что полковник Венцель вовсе не станет его слушать, а только махнет рукой и скажет, что Брайткант ему уже обо всем рассказал.

Брайткант стоял неподалеку от стола президиума и разговаривал с Вебером и Кисельбахом, время от времени дотрагиваясь до груди то одного, то другого своей незажженной трубкой.

Штокхайнер ехал в полк вместе с Брайткантом.

— Я только прошу вас, товарищ подполковник, не спешить, — сказал Штокхайнеру Брайткант по дороге. — Не пытайтесь сразу же повлиять на ход собрания. Это их собрание, и я хотел бы знать, как они сами решают собственные вопросы. И еще я хотел бы попросить вас по возможности внешне никак не проявлять своего отношения к выступающим. Вы же знаете, что в каждой части есть люди, которые внимательно следят за выражением лица старшего начальства и в зависимости от этого продумывают свои выступления. Как правило, их выступления не бывают откровенными и правильными. Вы меня, надеюсь, поняли?

Безусловно, Штокхайнер прекрасно понял Брайтканта. Он прошел мимо остановившегося Харкуса и стал искать себе свободное место.

Харкус окинул собравшихся в зале коммунистов беглым, но внимательным взглядом. В правом углу рядом с фрау Камски Берт увидел Кристу Фридрихе. Она кивнула ему и улыбнулась. Библиотекарша заметила, что Харкус очень удивился и обрадовался, увидев ее в зале. Кристе было приятно, что ее присутствию здесь рады.

Харкус сел на свободный стул рядом с Хауфером. Со своего места, если чуть-чуть повернуться вправо, он мог видеть лицо Кристы. Тетрадь он положил перед собой на стол, прикрыв ее сверху фуражкой. Откровенно говоря, он действительно не ожидал встретить здесь Кристу, особенно после того, как собственными глазами прочел слова: «Акт о передаче имущества».

«Значит, она не уехала? Интересно, почему она осталась в Еснаке? Только из-за партийного собрания? Но если она собралась уезжать насовсем, то ее вряд ли заинтересует партийное собрание. Так почему же она, собственно, не уехала?» — размышлял Берт. Ответ на этот вопрос казался ему сейчас важнее всего. Еще никогда в жизни личное не приобретало для него такого значения. Майор решил сегодня же, после собрания, спросить Кристу, почему она не уехала в Дрезден.

Секретарь парткома штаба капитан Хофмайстер объявил собрание открытым. Когда капитан говорил, он старался не шевелиться, двигались лишь одни губы да темные глаза. Хофмайстер всегда и в любой обстановке выглядел безукоризненно. Офицеры полка уважали капитана за его принципиальность и строгость в решении финансовых вопросов и за аккуратность. Таким же принципиальным капитан был и в решении партийных вопросов. Он никогда никому не давал никаких обещаний, если знал, что не сможет выполнить их.

Говорил Хофмайстер просто и доходчиво, не утруждая себя построением длинных сложных предложений. Подчас его предложения были похожи на строгие, ясные формулы. Прежде чем сесть на место, капитан попросил Вебера включить телевизор.

Кое-кто заметил, что командир полка довольно часто поглядывает в сторону библиотекарши.

Хауфера снедало любопытство, что записано в тетради командира полка о результатах проверки четвертой батареи.

От подполковника Пельцера не ускользнуло, что Брайткант поздоровался с командиром полка лишь кивком головы, да и подполковник Штокхайнер не так уж долго разговаривал с Харкусом. Короче говоря, оба представителя из штаба дивизии были строги и держали себя вполне независимо.

Криста Фридрихе очень волновалась сегодня за Берта. Здесь, среди такого количества людей, она чувствовала себя как-то не очень уверенно. Она понимала, что еще очень мало разбирается в воинском порядке и дисциплине, и надеялась, что сегодня на этом собрании ей удастся получше узнать заботы, которые волнуют коммунистов полка.

Все взгляды присутствующих были обращены на экран включенного телевизора. Мелькнули кадры стадиона в Эрфурте, на котором собрались части, участвовавшие в маневрах «Осенний штурм». Затем послышался знакомый голос Вальтера Ульбрихта, который обратился с приветственной речью к солдатам четырех армий и жителям города. Ульбрихт поблагодарил всех участников учений за высокие показатели их ратного труда, а жителей района — за помощь и гостеприимство.

«Маневры состоялись в районе Эрфурта, — говорил товарищ Ульбрихт, — и проходили они с целью показать западногерманским агрессорам, что мы надежно охраняем границы Германской Демократической Республики. Маневры проходили в то самое время, когда западные империалисты еще раз попытались выступить со своими агрессивными требованиями. Мы полагали, что наши маневры кое-кого в Бонне приведут в чувство…»

Курт Вебер обернулся назад. Все со вниманием смотрели на экран телевизора. Выступление товарища Вальтера Ульбрихта как нельзя лучше настраивало коммунистов полка на самое серьезное и тщательное обсуждение повестки дня собрания.

Капитан Хауфер просматривал свой доклад. На первой странице он вычеркнул какую-то фразу, написав вместо нее другую.

Майор Харкус открыл свою тетрадь и что-то подчеркнул в ней, а затем снова положил ее под фуражку.

А в это самое время солдаты четвертой батареи сидели в комнате политпросветработы перед телевизором.

— Тихо! — крикнул унтер-офицер Грасе, так как некоторые из солдат громко хлопали крышками столов.

— А чего там будут показывать? Наверное, то же самое, что мы уже не раз видели, — проговорил кто-то из солдат, намереваясь пойти в спортзал.

— Сидел бы да молчал, — оборвал солдата Цедлер.

— Это же из расчета Моравуса, разве он понимает! — съязвил кто-то.

— А где сам Моравус?

— Отсутствует.

— Понятно, — заметил Цедлер, поворачиваясь к экрану телевизора. — Когда нужно, он всегда отсутствует.

— Тихо! — крикнул кто-то.

Через секунду на экране телевизора появились части, участвовавшие в маневрах. Перед ними с речью выступил товарищ Вальтер Ульбрихт.

Грасе вспомнил, как он лично дважды вручал товарищу Ульбрихту цветы. В первый раз это было, когда Грасе учился в школе, а второй раз — три года назад, на заводе, который посетил Вальтер Ульбрихт.

Речь Вальтера Ульбрихта солдаты слушали с большим вниманием, так как то, о чем он говорил, имело непосредственное отношение и к ним, к их службе в полку.

Грасе подался вперед всем корпусом, чтобы не пропустить ни одного слова. Товарищ Ульбрихт говорил о том, что маневры предъявили высокие требования как к командирам, так и к солдатам.

Далее Вальтер Ульбрихт сказал, что все поставленные перед ними задачи воины четырех армий успешно выполнили.

Грасе с раздражением вспомнил, что в четвертой батарее, к сожалению, далеко не все солдаты выполнили свою задачу.

После окончания трансляции парада войск по телевизору должны были показывать итальянский фильм. Грасе не любил итальянских фильмов, они были слишком шумными, к тому же унтер-офицер очень часто не понимал мотивов, которыми руководствовались герои фильма в своих поступках. Несколько человек вышли в коридор.

— Любопытно узнать, в какую сумму обходятся такие маневры? — спросил, ни к кому не обращаясь, Шварц.

— Напиши министру и спроси, — посоветовал шутя Рингель. — Может, он тебе выдаст этот секрет…

— А я думаю… — начал Маркварт, бросая косой взгляд на Шварца.

— Перестаньте вы, — оборвал их Цедлер и, повернувшись к Шварцу, сказал: — Такие маневры обходятся недешево, но это лучше, чем однажды расплачиваться жизнями…

— И это все? — Шварц махнул рукой и пошел к выходу.

Никто не стал его задерживать.

— Вот он всегда так, — проговорил Молькентин. — Это он может. Моравус ушел в увольнение, другие — в кино. День прошел — и ладно. Что за народ, не знаю! Чего мы тут стоим, пошли!

— Ты прав, — согласился с ним Цедлер, направляясь в комнату унтер-офицеров.

Грасе подумал о том, что сейчас некому даже отвечать на вопросы: младшие командиры ушли из казармы, а Каргера нет на месте.

Фрау Каргер посмотрела на мужа, который, не раздевшись, только сняв сапоги, внимательно читал газету. Она поняла, что Уво не раздевается потому, что собирается снова уйти в казарму. Она подошла к нему и сказала:

— Уже поздно, оставь своих солдатиков в покое, пусть отдыхают.

Он покачал головой.

— Я уверен, они еще не спят, сидят и думают. И мое место сейчас там, с ними. Я скоро вернусь.

Маленький Уво забрался на крышу, где уже находились взрослые. Спрятавшись за печную трубу, мальчуган смотрел в ночную даль, время от времени озаряемую яркими вспышками: русские бомбили Бреслау.

Первым стал слезать с крыши дедушка Хемпель. Уже протиснувшись наполовину в чердачное окно, он вдруг заметил мальчика. Дед схватил внука за руку и потащил за собой. Однако прежде чем спуститься вниз, он остановился и, показывая рукой на багряный небосклон, проговорил:

— Смотри туда! Это война! Скоро она кончится, слава богу, кончится. Но ты запомни эту картину!

— Прекрати демагогию, старик! — закричал на деда Блокварт. — Большевики лезут к нам в страну, а ты воздаешь хвалу господу!

— А кому же еще! Уж не вам ли? Это вы втянули нас в проклятую войну! Потому и горит Бреслау.

— Ну, подожди, старик, — со злостью проговорил Блокварт. Выпустив из рук бинокль и достав блокнотик, он что-то записал туда. — Наконец-то я тебе