эти слова.

– Вы, мой дорогой, а не мы, – поправил его профессор холодно, – надеюсь, вы помните, что именно вы составляли заключение! Вы в свое время так гордились этим, и вам очень хотелось лично обнародовать его на процессе.

– Чему вы сумели воспрепятствовать, профессор! И посему разделяете со мной ответственность!

– Вы совершенно справедливо оцениваете ситуацию, мой дорогой, – сказал профессор Фабер, и на его тонких губах заиграла слабая улыбка, – а теперь давайте внесем полную ясность; я не подумаю подставлять свою голову ради ваших глупостей. Вы ведь скоро сами станете руководителем одного из Институтов судебной медицины. Вот тогда и поступайте, как сочтете нужным, – пишите заключение, опровергайте его, если вам так угодно. Боюсь только, что, действуя подобным образом, вы не задержитесь надолго на своем посту с подобающим тому достоинством и честью!

– Пусть вас не тревожит моя карьера! Речь идет о другом: о конкретном деле, о судьбе человека!

Профессор Фабер слегка покачал головой.

– Не только. Речь идет о пагубном влиянии ваших признаний на авторитет судебной медицины как науки, а для меня как служителя этой науки нет ничего более важного на свете.

– Не пудрите мне мозги. – Михаэль Штурм так разозлился, что больше не выбирал слов. – На самом деле для вас важно только одно – ваша собственная репутация! – Он сам испугался, выпалив это.

Профессор Фабер молча выслушал его дерзкую тираду.

– Я не отказываюсь от этого, мой дорогой. Было бы противоестественно, если бы я вел себя иначе. Всю жизнь я работал, исследовал, брал на себя ответственность ради того, чтобы сделать себе имя. Вы не можете ожидать от меня, чтобы я сам уничтожил его своими руками ради ваших безумных идей!

– Нет! Это неправда! – Михаэль Штурм уперся кулаками в крышку стола, нависая над профессором Фабером. – Невозможно, чтобы вы были начисто лишены совести! Вы обманываете себя, профессор! Вы не сможете спать ни одной ночи спокойно, если будете постоянно думать о том, что кто-то невинный сидит пожизненно в каторжной тюрьме только из-за того, что вы струсили сознаться в допущенной ошибке!

Профессор Фабер вздохнул.

– Ни вы, ни я… мы не отвечаем за приговор, мой дорогой, – пояснил он терпеливо, – а исключительно суд. Трое профессиональных судей и шестеро присяжных вынесли обвинительный приговор.

– Но только потому, что мы ошиблись!

– Не только. Тут сошлось много других моментов – плохое впечатление, произведенное в суде Лилиан Хорн, фальшивое алиби, которое она себе состряпала, чрезвычайно убедительный мотив преступления. Мы же составили свое заключение добросовестно и честно. Мы выполнили свой долг и больше не несем никаких обязательств. И все так и останется без изменений в этом вопросе, какие бы сомнения ни одолевали вас в данный момент.

Михаэль Штурм сделал глубокий вдох, чтобы не утратить самообладания и не оскорбить ненароком профессора Фабера, – он только хотел убедить его в необходимости исправить ошибку следствия.

– Это больше чем сомнения. Я установил, что существует возможность доказать виновность или невиновность Лилиан Хорн, ведь в конце концов суд остался в долгу – он так и не добыл доказательств ее вины. Согласен, все улики были против нее, но этого недостаточно.

Профессор Фабер поднялся.

– Вот это как раз и есть то, о чем я говорил. Я так и знал, что мы придем к единому мнению. Обвинительный приговор не был достаточно подкреплен вещественными доказательствами – частично он даже явился следствием предубежденности суда, но за это нельзя возлагать ответственность на судебную медицину!

– Нельзя? Теперь я вообще ничего не понимаю!

– Ах, прошу вас. – Профессор Фабер положил ему руку на плечо. – Вы упрекаете себя, что не подумали о том, что и убийца могла оставить там следы своей крови. Но разве вы были там единственным, кто должен был сделать такое логическое заключение? Да, да, я знаю, и я в ваших глазах был не на высоте. А что же тогда сказать про защитника Лилиан Хорн? Разве не он должен был поднять этот вопрос? Он задумывался об этом также мало, как и мы. И ни один из трех судей не обратил на это внимания, и даже прокурор, и тот нет. Так что ни вам, ни мне – нет, нет! – определенно не грозят бессонные ночи.

– Господин профессор, разрешите мне затребовать шкуру степной овцы…

– Нет!

– А вдруг выяснится, что капли крови действительно принадлежат Лилиан Хорн! Тогда вовсе не обязательно будет кому-то даже знать об этом, но с нашей совести груз спадет!

– Не беспокойтесь о моей совести. Я себя хорошо знаю, а также то, что я могу на себя взять, а что нет. Но для вас, мой юный коллега, это хороший урок. Будьте в будущем более внимательны при составлении ваших заключений, чем до сих пор. Вы сейчас приобрели новый жизненный опыт и знаете теперь, что может случиться, когда делаешь поспешные выводы. – Он открыл дверь в коридор, выпроваживая его.

Михаэль Штурм, стоя в дверях, предпринял последнюю попытку добиться своего.

– Очень жаль, господин профессор, что мне не удалось убедить вас. Однако прошу вас – помогите мне! Иначе вы вынудите меня действовать по собственному усмотрению!

Но его последние слова только окончательно испортили дело.

– Хорошо, что вы меня предупредили, – холодно произнес профессор Фабер, – я немедленно распоряжусь, чтобы вам ни в коем случае не выдавали шкуры степной овцы!

И он захлопнул дверь перед носом своего ассистента.

После произошедшего конфликта Михаэль Штурм не мог заниматься своими повседневными делами.