— Здесь раньше жило много известных киноактеров, — сказал он. — Вон в тех виллах — Джон Барримор и Пола Негри А в высоком узком доме через дорогу — Конни Толмедж.

— А теперь не живут?

— Студии перебрались за город, на природу. То есть теперь там тоже город. А когда-то и тут было хорошо, есть что вспомнить.

Он умолчал о том, что именно вспомнилось: десять лет назад здесь, по соседству с Конни Толмедж, жила Минна с матерью.

— Сколько вам лет? — спросила Кэтлин неожиданно.

— Я уж и не считаю — скоро тридцать пять, что ли.

— За столом вас называли «чудо-мальчиком Голливуда».

— Я и в шестьдесят все буду чудо-мальчик, — сказал Стар сумрачно. — Так встретимся завтра, прошу вас.

— Встретимся, — сказала она. — А где? Оказалось, что угодить ей непросто. Она не хотела ни в гости, ни за город, ни в фешенебельный ресторан; поколебавшись, отвергла и пляж. Стар понимал — отказы эти небеспричинны. Со временем он выяснит. Быть может, она дочь или сестра какой-либо знаменитости, и с нее взяли слово держаться в тени.

— Я заеду за вами, — предложил он, — а уж там решим.

— Нет, заезжать не надо. Давайте прямо здесь — на этом самом месте.

Стар кивнул, указав на арку над головой, как на ориентир.

Он усадил Кэтлин в ее машину, за которую всякий добросердечный агент по продаже подержанных автомобилей отвалил бы долларов восемьдесят; драндулет скрылся, дребезжа. С парадного входа донеслись возгласы — толпа приветствовала кого-то из кумиров. «Надо бы подняться в зал и проститься», — подумал Стар.

Продолжаю от первого лица. Стар наконец вернулся — была уже половина четвертого — и пригласил меня танцевать.

— Как поживаете, Сесилия? — сказал он, точно я не приходила к нему утром. — А у меня сейчас длинный разговор был с одним приятелем.

(Скрывает, что провожал ту девушку — настолько это, значит, важно для него!) — Прокатил его по городу, — продолжал Стар наивно сочинять. — Я и не замечал, как сильно изменился этот район Голливуда.

— Неужели сильно?

— О да, — сказал Стар. — Полностью. До неузнаваемости. Мне трудно выразить это детальней, но все переменилось — все. Совсем новый город. — Помолчав, он усилил мысль:

— Я и не отдавал себе отчета, что город так переменился.

— А кто был ваш собеседник? — копнула я.

— Старый приятель, — туманно ответил он. — Давнишний.

По моей просьбе Уайли втихомолку выяснял уже, кто она такая. Он подошел к их столу, и бывшая кинозвезда обрадовалась, усадила его рядом. Нет, кто эта девушка, она не знает, — подруга чьей-то подруги, а больше о ней никому ничего не известно.

Так танцевала я со Старом под прелестную мелодию Глена Миллера «Я на качелях». Просторно было, хорошо было танцевать теперь. Но меня брала тоска еще сильней, чем раньше. Точно с той девушкой ушло все волнение вечера и для Стара и для меня — ушла моя пронзительная боль, зал опустел и поскучнел.

Пусто было на душе, я танцевала с партнером, рассеянно повторявшим мне, что город сильно изменился.

Назавтра, во второй половине дня, они встретились — двое незнакомых в незнакомой стране. Где ночь бала, где та девушка, с которой он танцевал? По бульвару приближалась к нему дымчато-розово-голубая шляпка с легкой вуалеткой. Остановилась, вглядываясь в лицо Стара. Он тоже другой — в коричневом костюме, черном галстуке он стал четче, осязаемей, чем в смокинге вчера или чем в первую их встречу, когда было лишь его лицо и голос из темноты.

Он первый признал в ней ту, прежнюю, — по светлому лбу Минны и глазам, по млечной белизне висков, по переливчатой прохладе волнистых темно-каштановых волос. Обнять бы ее запросто рукой, притянуть к себе привычно, по-семейному — настолько ведь знакомо это дыхание, уголки глаз, пушок на шее сзади и линия спины, сама даже ткань платья заранее знакома его пальцам.

— Вы так и прождали здесь с ночи? — сказала она голосом, легким, как шепот.

— Я не двигался, не шевелился. Но оставалось еще нерешенное — куда же все-таки ехать?

— Я бы чаю выпила — если найдется здесь такое место, где вас не знают.

— Звучит так, точно у одного из нас худая слава.

— А и в самом деле, — засмеялась она.

— Поедем на взморье, — предложил Стар. — Я там заглянул как-то в ресторан, но меня прогнал дрессированный морской лев.

— Он и чай умеет подавать?

— Вероятно, научен. А разболтать о нас вряд ли сумеет — не настолько далеко зашла его ученость. Да и что вы такое скрываете?

Она помолчала..

— Возможно, скрываю свое будущее, — сказала шутливо, и это могло значить что угодно, а могло и ничего не значить.

Они сели в машину, покатили.

— А не угонят? — кивнула Кэтлин на свой драндулет, оставшийся на стоянке.

— Могут и угнать. Тут, я заметил, шныряли какие-то чернобородые иностранцы.

Кэтлин обеспокоенно взглянула на него:

— Правда? — И увидела, что он улыбается.

— Я верю всякому вашему слову, — сказала она. — У вас такая мягкая манера — не понимаю, почему все они так вас боятся. — Она оглядела Стара одобрительно и чуть озабоченно: его бледность была в ярком свете дня особенно заметна. — Вы очень перегружены работой? Даже по воскресеньям не отдыхаете?

— Раньше, бывало, отдыхал, — ответил он, чувствуя, что интерес ее не напускной, хотя и «сторонний». — Прежде у нас было… был дом с бассейном, садом, кортами, и в воскресенье приходили гости. Я играл в теннис, плавал.

Теперь оставил плаванье.

— А почему? Вам бы это было полезно. Я считала, все американцы — рьяные любители плавания.

— Года три назад у меня ноги резко похудели — до неловкости. Хватало, впрочем, и других спортивных развлечений: я с детства играл в хэндбол, и у меня тут был закрытый корт, но стенки снесло во время шторма.

— Вы хорошо сложены, — похвалила она, имея в виду только то, что худощавость его не лишена изящества.

Он мотнул головой — отмахнулся от комплимента.

— Работа — вот мой спорт и развлечение, — сказал он. — Мне очень по душе моя работа.

— Вы всегда мечтали делать фильмы?

— Нет. В юности я мечтал стать в конторе главньм клерком, который досконально знает, где что. Она улыбнулась.

— Забавно. Ведь вы достигли гораздо большего.

— Нет, я и теперь главный клерк, — сказал Стар. — Если в чем мой талант, то именно в этом. Но, вступив в должность, я обнаружил, что никто не знает досконально, где что. И при этом надо знать не только, где что лежит, но и почему оно там, и не надо ли его переложить. На меня все начали наваливать — сложнейшая оказалась должность. Вскоре мне передали все ключи.

И, верни я их сейчас, никто уже не знал бы, от какого замка какой ключ.

Красный свет остановил машину, и мальчишка-газетчик проблеял:

— Зве-ерская расправа с Микки Маусом! Рэ-эндольф Херст объявил войну Китаю!

— Придется нам купить эту газету, — сказала она.