сделалось. Я была не в себе. Если я еще и подхватила от вас какую-то ужасную болезнь…

— Пару недель назад у меня была простуда, но с тех пор…

— Не умничайте! Я читала про вашу очаровательную квоту. По вашим собственным словам, вы… постойте, как там это? «Перетрахали свыше пятисот женщин». Даже допуская некоторое преувеличение, вы сексуальный партнер из группы особого риска.

— Эта, как ты говоришь, квота, совершенно не соответствует истине.

— Вы этого не говорили?

— Вот тут ты меня прижала.

Она бросила на него, как надеялась, уничтожающий взгляд, но, не имея особой практики в подобного рода вещах, с первого раза достичь цели скорее всего довольно затруднительно.

Он благословил проходящего мимо кота.

— Тогда я был молодым актером, считавшим, что немного лишней известности не помешает. Нужно же парню как-то жить!

Ее так и подмывало спросить, сколько женщин было на самом деле, и единственным способом сдержаться было ускорить шаг.

— Максимум сотня.

— Я не спрашивала, — парировала она. — И это отвратительно.

— Шучу. Даже я не настолько распутен. Вы, порода гуру, не имеете чувства юмора.

— Я не из породы гуру и, поверьте, обладаю прекрасным чувством юмора, иначе с чего бы согласилась говорить с вами.

— Если не хочешь, чтобы тебя судили по событиям той ночи, не суди других, и меня тоже.

Он схватил ее пакет и заглянул внутрь.

— Что там?

— Пирожное. Я сама его купила. Эй, что вы делаете? Лоренцо ловко схватил пирожное и откусил большой кусок.

— До чего же здорово, — промямлил он с полным ртом. — Как сочное «фиг ньютоне»[21]. Хочешь?

— Нет, спасибо. Угощайтесь на здоровье.

— Тебе же хуже.

Он слопал пирожное и облизнулся.

— В Штатах еда никогда не бывает такой вкусной, как здесь. Ты уже заметила?

Она заметила, но, поскольку как раз добралась до бакалеи, предпочла промолчать.

Он не пошел за ней. Изабел случайно увидела в окно, как он встал на колени, чтобы погладить древнего пса, подковылявшего ближе. Дружелюбной продавщицы с горшочком меда нигде не было видно. Вместо нее за прилавком стоял пожилой мужчина в мясницком фартуке, и когда Изабел протянула список, составленный с помощью итальянского словаря, просверлил ее злобным взглядом. Она вдруг осознала, что единственным за весь день, кто обошелся с ней приветливо, был Лоренцо Гейдж. Пугающая мысль.

Когда она вышла, он, прислонившись к стене, читал итальянскую газету. Завидев ее, он тут же выпрямился, сунул газету под мышку и потянулся к пакетам с продуктами.

— Ни за что. Вы тут же все съедите, — отказалась она, направляясь к улице, где оставила машину.

— Мне следовало бы выставить вас из дома.

— На каком основании?

— За… как это поточнее… стервозность.

— Исключительно по отношению к вам, — буркнула Изабел и, заметив мужчину, мирно гревшегося на скамейке под солнышком, крикнула: — Синьор! Этот человек не священник! Он…

Лоренцо схватил ее пакеты и сказал что-то по-итальянски. Мужчина сочувственно поцокал языком.

— Что вы ему сказали?

— Что ты либо пироманьяк, либо параноик. Я всегда путаю эти понятия.

— Не смешно.

Честно говоря, смешно было ужасно, и, окажись на его месте кто-то другой, она бы прыснула.

— Почему вы меня преследуете? Уверена, что в городе найдутся десятки страждущих женщин, которые с радостью побыли бы в вашем обществе.

Франтоватый человечек в дверях фотомагазина уставился на них.

— Никого я не преследую. Просто скучаю. А ты — лучшее в городе развлечение. На случай, если еще не заметила: здешние почему-то не слишком тебя любят.

— Заметила.

— Все потому, что у тебя чванливый вид.

— Ничего подобного. Просто они смыкают ряды, не желая допускать в свой круг чужачку.

— Все равно выглядишь немного чванливой.

— Будь я на вашем месте, попросила бы показать документы на аренду вашего сельского домика.

— Именно этим я мечтал заняться на отдыхе.

— Тут плетутся какие-то интриги, и, думаю, я точно знаю, какие именно.

— Мне уже становится лучше.

— Хотите услышать правду или нет?

— Нет.

— Ваш дом по идее должен сдаваться. Верно?

— Полагаю.

— Так вот, если хорошенько проверите документы, наверняка обнаружите, что до меня его никто не нанимал.

— И тебе не терпится объяснить, почему именно.

— Потому что Марта считает дом своей собственностью и не хочет ни с кем его делить.

— Сестра покойного Паоло? Изабел кивнула.

— Жители маленьких городков стоят друг за друга. Они понимают, что она испытывает, и защищают ее. Удивлюсь, если она отдала вам хотя бы лиру из ренты. Не то чтобы вас это очень беспокоило, но все же…

— В твоей теории заговора большие нестыковки. Если она препятствовала сдаче дома, как ты…

— Очевидно, произошла какая-то путаница.

— Ладно, я немедленно иду туда и выбрасываю ее из дома. Или следует сразу прикончить?

— Не смейте никуда ее выбрасывать, хотя она не слишком мне симпатична. И деньги за аренду не требуйте. Это вы должны ей приплачивать. Она творит настоящие чудеса с садом… — начала Изабел, но, не договорив, нахмурилась: Лоренцо уже рылся в пакете с покупками. — Собственно говоря, я хочу объяснить…

— А что, десерта больше нет?

Она выхватила у него пакет.

— Дело в том, что я оказываюсь без вины виноватой. Ничего не ведая, я сняла дом и ожидаю выполнения условий договора. Мне необходима горячая вода.

— Я же сказал, что позабочусь об этом.

— И я вовсе не чванлива. Они дружно возненавидели бы всякого, кто снял дом.

— А тебя особенно?

Ей совсем не понравился его самодовольный тон. Она имела репутацию женщины хладнокровной, никогда не теряющей присутствия духа, но при нем нервничала, как школьница на первом свидании. И поэтому постаралась немедленно отомстить.

— Интересный у вас шрам.

— Никак, пустила в ход голос шринка[22]?

— Нет, гадаю, насколько символичен шрам.

— То есть?

— Внешний образ тех внутренних шрамов, которые вы носите в душе. Шрамы… о, не знаю: распутства, извращений, излишеств? А может, от больной совести?