– В семь. Восемь.

Они поцеловались, Эдит схватила пальто и была такова. Минуту спустя она уже шла к антикварным магазинам в сторону Палмико-роуд. Она знала, что за два часа пути Кэролайн спросит ее, что она задумала, и теперь пыталась определить – что она скажет Кэролайн и что она собирается делать на самом деле, – между этими двумя вещами не обязательно должно быть что-то общее.

К этому моменту она уже знала: хватило бы и одного полуистеричного сопротивления леди Акфильд, чтобы догадаться – шансы вернуть Чарльза существуют. Какое-то время она продолжала притворяться, что все еще просто выясняет, насколько это возможно, но в глубине души она этот этап уже прошла. Она была вынуждена признать, что не старалась бы так отчаянно с ним встретиться, если бы это было не так. И все- таки, насколько она хочет вернуться к нему? Хочет ли она вернуться любой ценой? Вернется ли их жизнь в ту же самую колею? И потом – а пойдет ли он хоть немного ей навстречу? Разве не все козыри на руках у Чарльза? И самое страшное – а что, если она не права и он не захочет, чтобы она вернулась? Во всех этих размышлениях она сознавала, что истинную причину своего нынешнего образа действий старается скрыть даже от самой себя, но рассудила, что если у нее все получится, то там можно будет забыть об этом насовсем, так что зачем волноваться об этом сейчас? Если она пробовала задуматься об этой причине, у нее под ногами разверзалась такая пропасть, что лучше было и не пытаться, если можно без этого как-то обойтись. С того момента, как она узнала, что ей разрешено было увидеться с Чарльзом, ее секрет перестал иметь какое-либо отношение к ее намерениям и целям.

Она остановилась у картинной галереи напротив «Пуль-о-по» и рассматривала выставленные в витрине наброски. Пока она там стояла, рядом затормозил сверкающий лимузин, и шофер помог женщине неопределенного ближневосточного вида выйти из машины и открыл перед ней дверь в магазин. Глядя на это сильно нарумяненное, укутанное в соболя существо, сверкающее на солнце алмазными браслетами, Эдит внезапно подумала о своей свекрови. Леди Акфильд ни за что не стала бы подавать себя вот так. Она приехала бы на такси, без лишней суматохи, достаточно скромно одетая, но с великолепным жемчугом на шее, и полагалась бы на то, что управляющий ее узнает. И тем не менее если бы эти две женщины встретились, то левантийка волновалась бы и нервничала в присутствии леди Акфильд, а та держалась бы с ней вежливо, но безразлично.

Их столкновение в маленькой библиотеке в Бротоне не только не уронило леди Акфильд в глазах Эдит, наоборот – парадоксальным образом заставило последнюю, сжав зубы, проникнуться уважением к взглядам свекрови. Она всегда слегка презирала тех представителей ее общества или, вернее, – общества Чарльза, которые лебезили перед маркизой, но за последние несколько дней ей пришлось пересмотреть свои чувства. В первые дни своего замужества она, пожалуй, жаждала того, что было естественной составляющей повседневной жизни этой женщины в мехах – роскоши, блеска, общения со знаменитостями. Юная Эдит Лэвери ошибочно решила, что все это связано с миром «графини Бротон», и пришла в недоумение, когда большая часть ее новой жизни оказалась совершенно обыденной. Она знала – леди Акфильд считает, что она, Эдит, почерпнула эти представления из романов и биографий девятнадцатого века, она даже пыталась иногда защищать свою мать от обвинений, что та забивала ей голову мещанскими фантазиями, но постепенно поняла, что обвинения эти были недалеки от истины. В действительности жизнь с Чарльзом оказалась такой однообразной и лишенной перемен, по сравнению с этими напичканными действием сюжетами, блистательными бальными залами, заполненными сильными мира сего, и судьбами в стиле леди Палмерстон – а ведь именно этого она с таким нетерпением ждала.

И все-таки в тот день на дефиле у Харди Эмис, когда толпа расступилась перед леди Акфильд и Ее не особенно выдающимся Королевским Высочеством, как Красное море перед Моисеем, Эдит увидела, от чего она так легкомысленно отказалась – от ключа к любой закрытой двери в Англии и большинству дверей по всему миру, по крайней мере, в обществе, населенном людьми, падкими на внешний блеск Титул и земли, может быть, и не обеспечат ей приглашение в Кэмп-Дэвид, но даже в двадцать первом веке ей незачем гулять одной на Палм-Бич. И Эдит уже знала, что этих самых падких людей, снобов, чья жизнь посвящена тому, чтобы собирать вокруг себя людей, которые подкрепили бы их собственный статус, – этих людей в десять раз больше, чем всех остальных. Такая власть, как у леди Акфильд, может быть, и не имеет веса с точки зрения общего положения вещей в мире, но это было что-то – а отказавшись от нее, что она получила взамен? Может быть, жизнь в Бротоне и была скучна, но что можно хорошего сказать про жизнь на Эбери- стрит? Что ей больше нравится – шум без блеска или блеск без шума? Она вышла из суетного светского мира, капризно надув губки от скуки, и за одну ночь из козырной карты на зеленом сукне Общества превратилась в недочеловека, с которым люди стыдятся показаться на улице.

Почти дрожа от захлестнувших ее мыслей, Эдит пошла дальше. Потом она задумалась о двух мужчинах. Прекрасно сознавая, что вышла за Чарльза из-за его имени и состояния, она все время подсознательно предполагала, что если бы у него не было ни того, ни другого, она бы на него и не взглянула. За два года совместной жизни он начал вызывать у нее негодование – сейчас это казалось нелепым даже ей самой – из-за того, что он якобы соблазнил ее своими богатством и знатностью, не будучи при этом личностью, с которой ей было бы не скучно. А ведь на самом деле это она его преследовала. Но Эдит настолько была склонна подыскивать себе оправдания и не любила быть с собой откровенной, что к моменту появления Саймона Чарльз уже казался ей чуть ли не бесчестным соблазнителем.

И вот шагая теперь по Палмико-роуд, любуясь витринами антикварных лавок, она вернулась к своим размышлениям в Грин-парк и заметила, что разлука многое изменила. У нее появилась подсознательная привычка думать о муже с большей нежностью. Так ли уж неприятно было в его обществе? Настолько ли он менее привлекателен, чем Саймон? В конце концов, мужчины значительно хуже Чарльза постоянно находят себе жен. Показалась бы ей в былые времена, еще до замужества, мысль иметь Чарльза в мужьях такой уж ужасной? Если бы ей представили мистера Чарльза Бротона в качестве ухажера ее школьной подруги, бросилась бы она с воплями прочь, волоча за собой бедную девушку, обреченную на такой кошмар? Нет, конечно. Определенно, Саймон был значительно красивее, тут сомнений быть не могло, но за эти несколько месяцев она уже привыкла к его внешности, и ее стало раздражать это почти непрестанное подмигивание, которое сопровождало буквально каждое его взаимодействие с окружающими. Все эти легкие улыбочки с прищуром, щедро раздаваемые официанткам, стюардессам и девушкам за стойкой в «Партриджес», вечно отбрасываемые соблазнительным движением золотистые локоны стали ее утомлять.

Так что с внешностью все было понятно (Чарльз в конце концов хоть и не красавчик, но смотреть на него было вполне приятно), значительно сложнее было с сексом. Она вынуждена была признать, что Саймон был великолепный любовник по сравнению с кем угодно, не говоря уже о бедняге Чарльзе, и отмахнуться от этого было трудно. Ей нравилось ложиться в постель с Саймоном. Очень. По правде говоря, от одной мысли о близости с ним ей до сих пор становилось немного не по себе, мурашки шли по спине, немного кружилась голова и хотелось положить ногу на ногу. Здесь дорогой Чарльз не мог идти ни в какое сравнение – с его неловкими объятиями, пятью минутами возвратно-поступательных движений и этим обязательным «Спасибо, дорогая», которое ее просто с ума сводило.

Но впервые она признала – и этого следовало ожидать, – что год спустя плотская любовь с Саймоном утратила новизну. Сам секс, хоть и случался теперь пореже, чем вначале, был по-прежнему выше всяких похвал, никаких вопросов, но он больше не заслонял от нее ту жизнь, ради которой она покинула свою золотую клетку, – в конце концов, ну сколько времени человек проводит в постели, занимаясь любовью? Стоит ли это остальной части сделки? Компенсировали ли приятные полчаса два-три раза в неделю эти бесконечные ужасные вечеринки, этих жутких людей с невыразительным выговором, курящих по всей квартире, или этих чудовищных одноклассников из театральной школы, обсуждающих прически, садоводство и как подешевле провести каникулы? И вообще, разве Чарльз не мил по-своему? Разве он не порядочнее Саймона? Разве он не более искренний человек?

И вот Эдит шла по Слоун-стрит, критикуя собственные ложные ценности, и все это время стараясь убедить себя пространными рассуждениями в том, что по сути своей Чарльз очень достойный человек, – и тут, в редкий момент откровенности с самой собой, будто солнце пробилось сквозь тучи, она увидела, насколько смешон этот ее внутренний монолог. Она приводит все эти аргументы с таким жаром, как будто стоит ей только выслушать другую сторону, и все ее рассуждения разобьются в пух и прах. А ведь любой беспристрастный наблюдатель – и она вдруг почувствовала, что совершенно в этом уверена, – немедленно вмешался бы и заявил, что, конечно же, Чарльз порядочнее Саймона. Более того, совершенно очевидно, что