прекрасно справилась бы с задачей – значительно лучше, пожалуй, чем бедняжка Эдит, сколько бы последняя ни старалась. Почему ей нельзя попытаться осчастливить Чарльза? Но даже размышляя таким образом, я понимал, что вся эта история – плод воображения леди Акфильд и таковой ей и суждено остаться.
– Ты видел Эдит в последнее время?
И снова меня поразило заблуждение, в котором я нередко оказывался, в частности и особенно с Чарльзом, – предполагать, что глупые люди лишены глубоких чувств. Не то чтобы Чарльз был именно глуп. Просто он был не способен на оригинальную мысль. Но я знал, что он был более чем способен на великую любовь. Очень увлекательно бывает рассуждать о причинах выбора предмета любви. Мне нравится Эдит, и нравилась с самой первой встречи. Я получал удовольствие от ее красоты, ее сдержанной самоиронии и ее естественно спокойной манеры держаться, – но я понятия не имею, как случилось, что она стала предметом такой великой любви для Человека, у Которого Было Все. Самой приятной и интересной ее чертой, как собеседника, в конце концов, было ее чувство юмора, которое Чарльз был не способен оценить или даже понять. По-своему я был озадачен не менее леди Акфильд, почему он не выбрал кого-то своего сорта, чтобы невеста хорошо ориентировалась в свете, была знакома с остальными обитателями их мира, заседала в благотворительных обществах, ездила верхом и распоряжалась в деревне без колебаний – и уж точно без той потаенной насмешки над собой, которая во многом лежала в основе того, как Эдит исполняла свою роль. Но как бы там ни было, что есть, то есть. Чарльз полюбил Эдит Лэвери, и полюбил всем сердцем. Она нанесла почти смертельный удар его самолюбию и даже самой его жизни, но когда он повернулся ко мне, по нему было сразу видно, что он ее любит.
– Адела ее видела где-то на днях.
– Как она?
– Неплохо, я думаю.
Это тернистый путь, если позволите. Мне не хотелось говорить, что вид у нее был удрученный, чтобы не будить в его груди надежду, обреченную на разочарование, но не хотелось мне и говорить, что она сияла от счастья, потому что это причинило бы ненужную боль. И было бы, насколько я понял по рассказу Аделы, неправдой.
– Ты увидишь ее в ближайшее время?
– Я думал, не пригласить ли ее на обед.
– Скажи ей… скажи ей, что я сделаю, как она захочет. Ну, понимаешь. Чтобы ей было удобно. – Я кивнул. – И передавай ей привет и мою любовь.
Как и следовало ожидать, Дэвид не получил особого удовольствия от своего путешествия в Вальхаллу. Как часто бывает в таких случаях, воплощение мечты влечет за собой ее развенчание. В своем воображении Дэвид и ему подобные видят себя истинными представителями круга избранных, закадычными приятелями половины пэров и лордов страны; он представлял себе, как обменивается историями о друзьях детства и строит планы снять на две семьи виллу в Таскании. В действительности попытки вести себя таким образом только приносят им разочарование и озлобляют, потому что они оказываются в ситуации, где с ними обходятся пренебрежительно, как с пришельцами из иного мира, те самые люди, кого они всю сознательную жизнь боготворили и копировали.
– Должен сказать, – бурчал он, забираясь на заднее сиденье моей машины, – эти Боханы показались мне довольно непростыми в обращении. Вы их знаете?
– Я когда-то был с ним немного знаком.
– Правда? Я даже не знаю, что о нем и думать.
Я улыбнулся:
– Он слабоумный. А она что за человек?
– С ней очень нелегко, я вам скажу.
Изабел кивнула:
– Диана Бохан пошла на непростую сделку, и только зависть окружающих как-то позволяет ей чувствовать, что она не зря это сделала. Интересно, долго ли она вытерпит. Лет через пять мы определенно прочтем в газетах, что она сбежала с местным доктором.
Адела покачала головой:
– Нет, не прочтем. Я познакомилась с ней, когда она дебютировала. Она проживет жизнь и с Гитлером, если он даст ей титул и дом.
Изабел подняла брови:
– По-моему, я бы предпочла Гитлера. Меня заинтересовал этот короткий разговор, потому что хоть они и насмехались над достойным жалости лицемерием Дианы Бохан, я хорошо понимал, что Адела, и Дэвид, и даже Изабел, что бы они ни говорили, по существу, одобряли ее сговор с дьяволом. Возможно, никто из них и не был бы готов связать свою жизнь с тем, кто им отвратителен, но те из их знакомых девушек, что так поступили (а я могу назвать таких не менее семи, просто заглянув в свою телефонную книжку), не были достойны презрения в их глазах, если не нарушали условий контракта. Для обитателей этого мира именно в этом и заключалось истинное преступление Эдит. Не в том, что она вышла за Чарльза, не любя его, а в том, что оставила его, чтобы любить другого. Для них безрассудством было отказаться отложных ценностей, в приверженности которым она расписалась при заключении брака, и попытаться вернуться к ценностям вечным. Ее решение не было практичным, оно не было mondaine[44]. Американцы могут прикидываться, что восхищаются этим – в литературе, если не в жизни, – но англичане, по крайней мере наиболее обеспеченная часть среднего класса и высших слоев общества, – нет. В Штатах история отречения[45] описывается как: «Он отказался от целого мира ради любви», – а англичане, по крайней мере определенного типа, видят в этом только ребячество, безответственность и абсурдный поступок.
Вот по каким законам судили Эдит и признали ее виновной.
Глава девятнадцатая
Задача передо мной стояла непростая. С одной стороны, у меня было поручение от леди Акфильд, которое я поклялся выполнить – попросить Эдит, чтобы она не препятствовала быстрому разводу, – а с другой – в Бротоне мне ясно продемонстрировали, что Чарльз все еще любит свою жену.
– И что ты собираешься сказать? – спросила Адела утром того дня, когда я пригласил Эдит пообедать вместе.
Естественно, я все рассказал жене. Не помню, чтобы я обещал хранить дело в строжайшей тайне, но даже если бы именно так и было, я не считаю, что такие клятвы подразумевают и супруга, за вычетом разве что самых исключительных случаев. Ничто так не раздражает, как жизнь бок о бок с хранителем важных тайн.
– То, чего ждет от меня леди Акфильд, я полагаю.
– Только не говори мне, что собираешься отстаивать права этой несчастной девочки, Марло.
Я покачал головой:
– Нет, в это я ввязываться не стану. Скажу только, что они хотят, чтобы все поскорее закончилось, и все.
Адела размышляла:
– Скажи, что леди Акфильд хочет, чтобы все скорее закончилось. Это будет ближе к истине. – Учитывая ее предубежденность, я счел это очень справедливым и похвальным замечанием.
Мы договорились с Эдит встретиться в «Капризе». Он сочетает в себе чистые, строгие линии интерьера с легким и ненавязчивым шармом. Я рассудил, что все это будет подходящими декорациями к предстоявшему нам разговору. По прибытии я обнаружил, что нам отвели столик в отдалении от бара. Случайность, но очень удачная. Я заказал шампанского, чтобы взбодриться, и принялся ждать свою гостью.
Эдит была рада моему выбору заведения. В последнее время Саймон много работал и зарабатывал вполне уважительные суммы, но учитывая выплаты за купленное в рассрочку жилье, жену и разнообразные долги, которые приходится отдавать каждому актеру, когда дела вроде бы опять начинают идти в гору, он был не особенно охоч до развлечений в Уэст-Энде, разве что за чужой счет. Эдит смогла бы это устроить, четких инструкций о том, сколько именно она может тратить, ей не давалось, но ей не хотелось пускать деньги Чарльза на что-то, кроме самого необходимого. И хотя она временами довольно широко трактовала
