напротив нее сидела женщина, которой могла бы быть она сама, и разговаривала с представительницей королевской семьи, вызывая зависть буквально всех присутствующих. Заиграла музыка, попурри из Капакабана-рок – неожиданный выбор, учитывая возраст большинства собравшихся. Адела заглянула в программку, посмотреть описание первой модели. Появились манекенщицы, каждая держала в изящной руке пластиковый диск с номером платья, и шоу началось.
Они провели чудесный час, зрители переговаривались без умолку по поводу каждого проплывающего ансамбля. «Чудесно для Испании», – «Какой странный цвет, интересно, у них есть то же самое, но цвета сливок», – «Платье милое, модель не та», – звенело в воздухе, пока девушки невозмутимо шествовали мимо. Время от времени обстановка оживлялась, когда какая-нибудь модель роняла диск с номером (с тех пор, насколько я знаю, от них отказались, возможно, именно по этой причине) или спотыкалась, изящно вывернувшись, но это были редкие перерывы в идеально отлаженном шоу. И все-таки Адела несколько рассеянно смотрела на происходящее. Каждый раз, переводя взгляд на Эдит, она видела, что та смотрит не на подиум, а на свою свекровь, все еще находившуюся в счастливом неведении о присутствии невестки, делавшую пометки в программке и шепотом переговаривавшуюся с царственной спутницей.
Показ окончился, и зрители поднялись и направились к выходу. Они расступились, пропуская Ее Высочество, за ней направилась леди Акфильд. С должной скромностью Адела не стала привлекать к себе внимание, но так случилось, что принцесса узнала Луизу, и в тот же момент леди Акфильд заметила мою жену. Соответственно, ее представили, она присела в реверансе, и на несколько мгновений толпа почтительно отступила, оставив их вчетвером. Они довольно дружелюбно болтали о том, кому какие платья понравились, но тут Адела заметила, что Эдит пробирается к ним сквозь редеющую давку. Ситуация складывалась не простая. Хотя, должен сказать, Адела не из тех, кто избегает трудных задач, но какой был смысл портить леди Акфильд вечер и ставить ее в неприятное положение по отношению к спутнице? Ее невестка – скандальная фигура, а это было публичное место, набитое журналистами. Адела предательски предпочла путь, грозящий наименьшим уроном, и, поймав взгляд леди Акфильд, едва заметно кивнула в направлении приближающейся Эдит. Леди Акфильд, демонстрируя навык, который в свое время позволял править Европой, заметила невестку, но на лице ее не отразилось и намека на узнавание. Даже Аделе было бы трудно отрицать, что их незамедлительное прощание было совершенно случайным, если бы леди Акфильд уходя не пожала ей тайком руку. Мгновение – и принцесса с сопровождающей исчезли, а Адела представила Эдит слегка ошеломленной Луизе.
Они поговорили немного, Эдит спрашивала обо мне, а Адела достаточно подчеркнуто не спрашивала о Саймоне, и расстались. Но Эдит успела заметить жизнерадостно:
– Моя дорогая свекровь хорошо выглядит.
– Очень хорошо, как я понимаю, – сказала Адела.
Эдит рассмеялась:
– Как смешно, подумать только – превратиться в родственника, которого стесняются!
А, ладно. Она же не может избегать меня вечно. Почему бы ей не привыкнуть к мысли, что я все еще живу в Лондоне, нравится ей это или нет…
– Не думаю, что она тебя избегает. Просто не увидела, – сказала Адела и добавила довольно невпопад: – Я бы и не подумала ей сказать…
– Нет, конечно, – отозвалась Эдит. – Зачем это тебе?
И они разошлись. Адела и Луиза – в «Фортнум», пить чай, а потом домой – рассказывать мне все в малейших подробностях, а Эдит – на Эбери-стрит, к Саймону, который был в бешенстве, потому что один из его монологов вырезали из завтрашнего эпизода. Он подозревал в кознях своего напарника, к которому уже начал испытывать активную неприязнь, и был настолько занят мыслями об этой несправедливости, что почти не нашел времени на рассказ Эдит. Но сомневаюсь, чтобы она стала ему подробно о чем-то рассказывать. Только сказала, что встретила Гуджи, но Гуджи ее не заметила. По правде говоря, если не считать меньших ужасов, вроде ужина в «Аннабеллс», это была нагляднейшая иллюстрация глубины ее падения, и она пока еще не могла об этом говорить, потому что ей тут же становилось нехорошо.
Из рассказа Аделы я узнал достаточно, чтобы понять, что Эдит переживает тяжелое время, как бы счастлива она ни была с Саймоном, и я решил позвонить ей и пригласить пообедать в хорошем месте. Но я не успел это предпринять, потому что, к собственному удивлению, получил приглашение от Изабел Истон приехать к ним в Суссекс на выходные. Вообще-то, на конверте значилось имя Аделы. Изабел, очевидно, хорошо усваивала уроки и поняла уже, что в высших слоях общества приглашения всегда адресуются женской половине пары. Почему? Кто знает. В любом случае, первой прочитала его Адела и предложила принять. Аделе лишь слегка нравилась Изабел и совсем не нравился Дэвид, так что я сразу заподозрил, что у нее есть скрытый мотив.
– Мы могли бы позвонить Чарльзу, пока там будем, – сказала она, так что мне не пришлось долго ждать разгадки.
По-моему, я не гостил у Истонов с тех пор, как нас всех пригласили в Бротон присутствовать при триумфе Эдит. Я встречался с ними в Лондоне, так что перерыв был не слишком заметен. Не могу сказать с уверенностью, почему я потерял привычку приезжать туда. Возможно, то, что мы с Эдит подружились через их головы, создало между нами некоторую неловкость. Точно не знаю. В любом случае, пару недель спустя, в пятницу, я с удовольствием оказался вместе с женой в их знакомой гостиной с резными столиками, обтянутыми ситцем диванами и слишком туго набитыми подушками. Мы распаковали вещи, приняли душ, и теперь нам раздали аперитивы, – и тут же выяснилась истинная причина приглашения.
– Вы собираетесь заглянуть в Бротон, пока вы здесь? – спросил Дэвид.
Я посмотрел на Аделу:
– Не знаю. Не знаю, не в отъезде ли они сейчас. Мы думали, что можно было бы им позвонить.
– Хорошо, – сказал Дэвид. – Хорошо. – Он помолчал. – Передавайте от нас привет Чарльзу, если будете с ним говорить, вдруг.
Вот оно. Как я раньше не догадался? В конце концов, они оказались в непростой ситуации. Столько лет они чуть ли не с ума сходили, пытаясь завязать хоть какие-то отношения с знатными соседями. Затем – чудо из чудес, их приятельница выходит замуж за наследника. Они начинают дюйм за дюймом продвигаться в графскую семью. И вот у них уже почти начинают завязываться отношения с этим сэром Уильямсом Фартлизом наших дней, и вдруг – бабах! – разражается скандал. И та самая Эдит, их приятельница, женщина, которую именно они первыми пригласили в эти края (можно не сомневаться, они не делали секрета из роли, которую сыграли), убегает с актером, покрывает позором семью, предает бедного дорогого Чарльза. Прощайте, Дэвид и Изабел Истон.
Думаю, нужно быть очень жестокосердным, чтобы не посочувствовать хоть немного этим беднягам, пусть их цель и была столь никчемной. Легко смеяться над притязаниями других – особенно если их амбиции мелки, – но почти каждому из нас приходилось в жизни идти тернистым путем к некоей цели, которая совсем не стоила важности, которой мы ей придавали. Полагаю, тяжело жить в замкнутом обществе и быть вынужденным смириться с тем, что не входишь в его первые ряды. Вот что заставляет многих людей, стремящихся к светской жизни, вернуться обратно в город, где игра более непредсказуема и участвовать в ней может каждый. В довершение всего, Истоны были, по крайней мере в своем воображении, так близки к победе… Дэвид продолжал:
– Боюсь, правда проста – наша дорогая Эдит повела себя просто отвратительно.
Мы все, включая Изабел, встретили это предположение молчанием. Даже Адела (которая, как я прекрасно знал, была до глубины души согласна с такой оценкой) не спешила поддерживать Дэвида за спиной у Эдит.
– Не знаю, – сказал я.
– Да что ты! – Дэвид был возмущен. – Мне странно слышать, что ты ее защищаешь.
– Не то чтобы защищаю, – сказал я. – Просто говорю, что не знаю. Когда речь идет о жизни другого человека, ничего нельзя знать наверняка. Почти ничего.
Эта избитая истина не всегда бывает верна. Случается, что человек знает немало о жизни других. Я, например, знал довольно много о жизни Эдит и Чарльза, но если меня и можно было отчасти обвинить в неискренности, в моих словах была доля правды. Я не верю, что можно знать о чужой жизни достаточно, чтобы безапелляционно объявлять человека виновным.
Тут Изабел попыталась нас помирить.
