Я рассмеялся. Она была права: комната очень походила на гигантский индийский ресторан.

Изабел открыла путеводитель и начала читать вслух тоном учительницы географии:

– «Обои, украшающие стены Красной Гостиной, сохранились со времен постройки, этим интерьером Бротон-Холл гордится по праву. Позолоченные сервировочные столики созданы Уильямом Кентом специально для этого помещения в тысяча семьсот тридцать девятом году. Морские мотивы в украшении резных трюмо посвящены назначению третьего графа Бротона в британское посольство в Португалии в тысяча семьсот тридцать седьмом году. В память об этом графе в Гостиной, которую он считал своей любимой комнатой, находится его парадный портрет кисти Джарвиса, рядом с портретом его жены кисти Хадсона, картины расположены по обеим сторонам итальянского камина».

Мы с Эдит рассматривали картины. Портрету леди Бротон автор попытался придать некоторую живость, поместив молодую даму с тяжелыми чертами лица и крупными руками, держащими летнюю шляпу с широкими полями, на цветущий луг.

– К нам в спортзал ходит точно такая же женщина, – сказала Эдит. – Она постоянно пытается продать мне билеты лотереи консерваторов.

Изабел продолжала бубнить:

– «Шкаф у южной стены работы Буля, он был получен в подарок от Мари-Жозеф де Сакс, дофины Франции, для невесты пятого графа Бротона по случаю свадьбы. В простенке между окнами…»

Я подошел к упомянутым окнам и взглянул вниз, на парк. Стоял один из тех знойных, гнетущих августовских дней, когда деревья будто изнывают под гнетом листвы и сплошная зелень сельского пейзажа кажется давящей и душной. Пока я смотрел, из-за угла дома вышел мужчина. Несмотря на жару, он был одет в вельветовые брюки, твидовый пиджак и один из этих коричневых фетровых котелков, которые английские сельские джентльмены считают неотразимыми. Он поднял голову, и я узнал его: это был Чарльз Бротон. Он едва бросил взгляд в мою сторону и отвернулся, но потом остановился и уставился на меня. Я подумал, что он, наверное, вспомнил меня, и поднял руку в знак приветствия, он ответил мне тем же, а затем пошел по своим делам.

– Кто это был? – спросила Эдит. Она стояла позади меня, оставив Изабел наедине с ее молитвами.

– Чарльз Бротон.

– Один из сыновей графа?

– Единственный сын, насколько я знаю.

– Он пригласит нас на чай?

– Не думаю. Он видит меня третий раз в жизни.

Чарльз не пригласил нас на чай, и я уверен, что он и не вспомнил бы обо мне, если бы мы не столкнулись с ним по дороге к машине. Он разговаривал с одним из садовников, которые во множестве прохаживались в саду, и закончил как раз в тот момент, когда мы проходили через двор.

– Привет, – кивнул он вполне дружелюбно. – Что вы здесь делаете? – Он явно забыл, как меня зовут и, скорее всего, где мы встречались, но держался очень мило и подождал, пока его представят остальным.

Изабел это неожиданное путешествие в Страну, Где Сбываются Мечты, застигло врасплох, и теперь она лихорадочно подыскивала фразу, которая бы навеки пленила Чарльза своей оригинальностью и привела к незамедлительному зарождению близкой дружбы. Но вдохновение ее не посетило.

– Он остановился у нас. Мы живем в двух милях отсюда, – незамысловато объяснила она.

– Правда? Вы часто бываете в этих краях?

– Мы здесь все время.

– А, – отозвался Чарльз и повернулся к Эдит. – Вы тоже из местных?

Она улыбнулась:

– Не волнуйтесь, меня можно не опасаться. Я живу в Лондоне.

Он рассмеялся, и его дородное открытое лицо на мгновение стало довольно привлекательным. Он снял шляпу и явил нам те самые светлые, как у Руперта Брука, волнистые локоны на затылке, что так характерны для английских аристократов.

– Надеюсь, дом вам понравился.

Эдит улыбнулась и ничего не сказала, предоставив Изабел выкладывать глупые сведения, почерпнутые из путеводителя.

Я, извинившись, вмешался:

– Нам пора. Дэвид будет за нас волноваться. И мы все снова принялись улыбаться и кивать, потом обменялись легкими рукопожатиями и несколько минут спустя уже были в пути.

– Ты не говорил, что знаком с Чарльзом Бротоном, – произнесла Изабел без выражения.

– Я и не знаком.

– Ты не говорил, что встречался с ним.

– Разве?

Хотя, естественно, я прекрасно знал, что не говорил. Остаток пути Изабел вела машину молча. Эдит, сидевшая впереди, обернулась ко мне и скорчила гримасу – опустила уголки рта и поджала губы, будто говоря «ну вот и все, приехали». Было очевидно, что я допустил серьезный промах, и до конца выходных Изабел держалась со мной подчеркнуто холодно.

Эдит Лэвери была дочерью преуспевающего бухгалтера, внука еврейского эмигранта; тот приехал в Англию в 1905 году из России, спасаясь от погромов. Я так и не слышал от них фамилии деда – Леви, наверное, или Левин. Во всяком случае, портретист времен короля Эдуарда, сэр Джон Лэвери, вдохновил их сменить фамилию. Когда их спрашивали, состоят ли они с этим художником в родстве, Лэвери неизменно отвечали: «Разве что в очень отдаленном», таким образом связывая себя с английской аристократической семьей, но избегая сомнительных притязаний. У англичан так принято – на вопрос, знакомы ли они с такими-то, отвечать: «Да, но вряд ли они меня вспомнят» или «Ну, мы встречались, но я их толком не знаю» – в тех случаях, когда они попросту незнакомы. Все это из-за подсознательного стремления к утешительной иллюзии, что Англия, точнее – Англия аристократии и обеспеченной буржуазии опутана миллионами невидимых шелковых нитей, которые сплетают эти слои в блестящее общество, средоточие высоких должностей, власти и бесконечных родословных, куда остальным путь заказан. При этом они почти не кривят душой, потому что, как правило, хорошо понимают друг друга. Для англичанина определенного воспитания фраза «Ну, мы встречались, но я их толком не знаю» означает «Мы не знакомы».

Миссис Лэвери, мать Эдит, супруга очень любила, но считала себя птицей совершенно иного полета. Ее отец был полковником в индийской армии, но интересная подробность заключалась в том, что, в свою очередь, его мать была правнучкой банкира-баронета. Миссис Лэвери была во многих отношениях очень славной женщиной, но ее снобизм граничил с помешательством, и даже такое смутное родство, как нижайший из возможных рангов наследования, согревало ей сердце ощущением принадлежности к тому кругу избранных, где ее бедный муж навеки обречен быть чужаком. Мистер Лэвери не обижался за это на жену. Нисколько. Напротив, он ею гордился. В конце концов, она была статная, красивая женщина, умела одеваться, и если ее притязания и вызывали у него какие-то чувства, то его скорее забавляло, что слова noblesse oblige[3] (одно из любимейших выражений миссис Лэвери) могут иметь хоть какое-то отношение к его семье.

Они жили в большой квартире в Элм-Парк-Гарденз, которая находилась слишком близко к сомнительной стороне Челси и вообще была миссис Лэвери не совсем по вкусу. И все-таки это был не Фулем и даже не Бэттерси, эти названия только начали появляться на воображаемой карте миссис Лэвери. Ощущение новизны все еще будоражило ей кровь, как бесстрашному исследователю, все дальше и дальше уходящему от последних оплотов цивилизации, – каждый раз, как ее приглашали на обед семейные дети кого-нибудь из ее друзей. Она во все уши слушала их рассуждения о том, как хорошо, что они вложили деньги в те или иные бумаги, и как их дети обожают Тутинг, особенно по сравнению с этой убогой квартиркой на Мэлроуз- роуд. Все это было для мисс Лэвери китайской грамотой. Про себя она решила, что выберется из ада, только перебравшись через реку, ее личный Стикс, навеки отделивший Низший Мир от Настоящей Жизни.

Лэвери не были богаты, но и не бедствовали, а так как у них был только один ребенок, им никогда не приходилось особо экономить. Эдит отправили в модный детский сад, а затем в Бененден («Нет, принцесса