дело. – Она все сделала, даже молоко процедила. А шуба у ней какая! Овчинки мягкие, пушистые!

– Пушистые, мягкие, – повторил Петр Николаевич, даже не зная, что думать.

«Неужели за старую петлю хочет подергать?» – мелькнуло у него в голове, но сейчас, как никогда, не хотелось думать и говорить об Олимпиаде. Жизнь начиналась у него новая, незнакомая.

– Хороший ты, Санек, парень, работящий, – мягко сказал он мальчику самое приятное и заветное, что не давало ему покоя с той самой минуты, когда он стащил с запыленной перекладины вожжи и кинул их в угол. – Видишь, и скотину убрал, ягнят накормил, о коровах позаботился и все такое…

– Подумаешь, делов-то! – Однако Саньке все же было приятно, что Петр хвалил его.

– Надумал я, Саня, сыном тебя своим сделать, родным, значит…

– Меня? – От неожиданности Сашок опешил.

– Тебя, – подтвердил Петр Николаевич.

– А как же Гаврюша? – вдруг спросил Санька.

– Будет у меня два сына, – неуверенно проговорил Лигостаев. – Вырастешь большой, купим тебе строевого коня или же своего вырастим, казачье седло, уздечку с набором, пойдешь на службу. Согласен?

– На службу-то? Конечно, согласен. Все казаки служить должны, – вслух ответил Сашок, а про себя подумал: «Выпимши, вот и говорит не знай что…»

– На службу – это само собой, а вот сыном моим хочешь быть? – снова спросил Петр Николаевич.

– Навовсе?

– Да, насовсем. – В душе Петра Николаевича нарастало, шевелилось грустное чувство. Санька ответил не сразу. Подергал повод недоуздка, погладил конские ноздри и только после этого спросил:

– А разве это можно?

– Почему же нельзя? – со вздохом заметил Лигостаев.

– У меня ведь свой отец был, Василием его звали, фамилия Глебов, как у меня, – проговорил Санька тихо.

Ястреб вскинул голову и, вытянув взъерошенную, поседевшую от инея шею, попытался вырвать из воза клок сена. Ему удалось схватить зубами сухой, жесткий стебель, и он с хрустом стал жевать его. Сверху скатился комочек снега и беззвучно упал коню под ноги.

– Голодный Ястребок-то, – сказал Санька и хотел пустить коня к возу.

– Не давай! – крикнул Петр и, взяв повод, отвел лошадь от воза.

– Да я маненько хотел, – виновато ответил Сашок.

– Нельзя и маненько. Я шибко ехал. Поводи его еще чуток и поставь в конюшню.

Сашок отвел коня и стал ходить с ним вкруговую по двору. Петр шагнул к возу, глубоко засунув руку, выдернул клок сена и, дождавшись, когда мальчик подвел лошадь поближе, сказал кратко:

– Погоди малость.

Санька остановил коня. Петр Николаевич свернул жгутом сухое сено и начал протирать коню грудь, суставы, напряженно думая, каким образом закончить начатый с Санькой разговор об усыновлении. Он совсем не предполагал, как трудно ему придется решать этот щекотливый вопрос. «Видишь, и отца вспомнил, – думал Петр Николаевич. – Вот что значит родная кровь. – Ему казалось, что мальчик обрадуется и кинется ему на шею… – А я еще взял да сбрехнул, что и маманьку ему привез, двадцати пяти годов… Ну и дурак же я безмозглый!» – изводил себя Лигостаев.

– А насчет фамилии, Саня, – продолжал Петр Николаевич, – будешь называться Лигостаевым… Александром Петровичем Лигостаевым! Разве это плохо?

– Да нет… Хорошая фамилия, – почесывая за ухом, ответил Сашок. – Глебов Александр Васильевич тоже не хуже будет… – добавил он и глубоко вздохнул.

Петр Николаевич разогнул занемевшую спину и выпустил из рук скомканный жгут сена. Все его благие порывы Санька разбивал вдребезги.

– Не в этом дело, Саня, – с болью в голосе выговорил Петр Николаевич. – Так нужно! Понимаешь!

– А как же тогда в школе? – не отвечая на его прямой вопрос, воскликнул Сашок.

– А что в школе? – спросил Петр Николаевич.

– Там же везде я! Меня каждый раз выкликают. И на всех тетрадках опять же Глебов написано… Глебов, Глебов Александр Василич, Глебов! – Санька настойчиво повторил свою фамилию несколько раз и этим окончательно обескуражил Лигостаева.

– Тетрадки новые купим и шаровары тоже новые, с лампасами, – растерянно проговорил Петр Николаевич.

– Да у меня и эти еще хорошие, только на одной клякса, а другие ничего… А только вот за фамилию другую Егор Артамоныч, учитель наш, ругаться станет и мальчишки смеяться начнут, – с сожалением проговорил Сашок.

– Никто тебя ругать не будет. Захар Федорович Важенин напишет форменную бумагу и на сходке объявит, что ты мой сын, и фамилию твою по-другому назовет. Мы еще об этом поговорим с тобой в другой раз… А сейчас поводи маленько Ястреба, сена не давай, привяжи короче… и приходи в избу. С тетей, которая приехала, поздоровайся. Мы с ней обвенчаемся, и она женой моей будет, – скороговоркой изложил свои мысли Лигостаев и, пошатываясь, пошел к дому.