Купцы же кричали, что первый перекупщик – сам Кес. Их отправили под розги. Афанасию Рибас-паша пригрозил:

– Смотри, Кес. Потемкин приказ издал: всех перекупщиков в кандалы.

– А я теперь подрядами на хлеб не занимаюсь, Рибас-паша. Я железо из Тулы везу.

Пекарни работали и день и ночь. Из свежевыпеченного хлеба тут же сушили сухари – их рукотворные горы, укрытые рогожей, скапливались у пекарен. Местом сосредоточия армии Потемкина был объявлен Ольвиополь на Буге. Туда первым делом отправляли хлеб. Но то не хватало фур, то волов. Потемкин вызвал бригадира:

– Поезжай в Херсон и в Ольвиополь. Готовь складские магазейны. О том, что увидишь и услышишь – сообщай.

В экипаже в сопровождении двух десятков легкоконников, проехав верст сто степью, под Александрией Рибас догнал рессорную коляску, в которой, привалившись на бок, спал генерал-аншеф Суворов. Заслышав голоса, он проснулся, пригласил бригадира к себе и приказал солдату-кучеру:

– Геть, геть, гони!

И понеслись экипажи по степи вдоль берега Ингульца.

– Коли вот так на турка не поспешим – быть беде, – сказал генерал-аншеф. – А спешим мы, как рак пятится.

– Вы в Херсон?

– И в Кинбурн! – Он надолго замолчал. Рибас недоумевал: зачем он понадобился генералу-аншефу? А тот, не отвечая на рассказы Рибаса о Новороссийских делах, заговорил о своем:

– Коли не упредим – застрянем, как мужик в колдобине. Распри – вот чего боюсь. Граф Румянцев – фельдмаршал. В первую турецкую Потемкин у него в волонтерах ходил. А теперь граф под Потемкиным ходит. Война таких счетов не понимает.

– Зато Румянцеву императрица дала право производить в чины до полковника, – сказал Рибас.

– Как бы считаться не начали! – генерал вдруг тонко рассмеялся. – А знаете, кто у турок главнокомандующий? Великий визирь! Пышно звучит. Да визирь этот совсем недавно в Египте зерном торговал. Никогда никем не командовал. А теперь у него под ружьем двести тысяч.

– Двести? – Рибас был поражен числом неприятеля.

– Больше. Больше! Но что с того? Мы под Кузлуджи дрались один против пяти.

– А я был под Кузлуджи, – сказал Рибас.

– Вот как. А что же я вас не помню?

– Я был волонтером в корпусе Каменского. Под Кузлуджи мы после вас пришли.

– Рад, рад, – сказал генерал. – И Каменский сейчас со своей дивизией к Бугу идет. А ваших мариупольцев, бригадир, я в Кинбурн на судах буду переправлять.

Так за разговорами, воспоминаниями на биваках миновали степь. В Херсоне возле Адмиралтейства расстались. Рибас устроил свою команду и а военном форштадте, тут же поселился и сам в отведенном ему каменном доме. Вместе с инженер-полковником Корсаковым осмотрел хлебный складской магазейн, условился, что завтра же начнут строить еще один, а когда решил встретиться с Мордвиновым, снова столкнулся на дворе Адмиралтейства с Суворовым.

– Вот что вам знать должно, – сказал генерал-аншеф. – В Очакове до двадцати тысяч турок. Поезжайте вверх по Бугу. Как там войска? Князю сообщите. Как бы османы на Ольвиополь не пошли.

Мордвинов был на Днепровском лимане, в Глубокой пристани, и Рибас немедля отправился по левому берегу Буга на Вознесенск и Ольвиополь. Останавливался у сторожевых постов, расспрашивал: не видно ли больших войск на правом берегу? Не ставят ли орудия? Не пытаются ли мосты наводить? Повсюду отвечали, что видели только конные турецкие разъезды. За Ингулом стали говорить о вырезанных турками казачьих постах. Понуждать офицеров строить хлебные магазины не приходилось – строили, рыли амбары, обкладывали камнем-дикарем, крыли камышом. Вернувшись в Херсон, Рибас сел было писать депешу Потемкину, но от адъютанта узнал, что князь три дня, как в Херсоне.

Потемкин с удобствами расположился во дворце, в котором недавно принимал императрицу. Августовский зной совсем не ощущался в прохладных покоях. Из дальних комнат слышался женский смех и звуки скрипки. Только что кончился обед, но князь отослал бригадира в столовую:

– Гусь жилистый, а куропатки с охлажденным белым хороши. Ешь. Потом в кабинет приходи.

Рибас с наслаждением ел и пил, а князь, по горькой иронии случая, отдавал распоряжения адъютанту Рибо-пьеру, чтобы в госпиталях не кормили лакомой пищей – белым хлебом, курами, яйцами, молоком.

– Все одно хворым лакомая еда не достается, – говорил князь. – Ее лекари едят да любовницам носят. Приказываю в госпиталях давать говядину, щи, сбитень, уксус.

Через получас бригадир докладывал Потемкину о бугских делах.

– Рекруты как? – спросил князь.

– Много больных. Многие бегут. Рекрутские деньги у них унтера отбирают – вот с голоду и от побоев бегут.

Потемкин тяжело, безысходно вздохнул:

– Коли из трех рекрут один солдат будет получаться, Россия скоро без мужика останется.

Доклад Рибаса шел при генералах. Они сидели у стен, курили трубки, переговаривались. Суворов отсутствовал. Мордвинов расположился в кресле, не курил, напряженно чего-то ждал. Потемкин расхаживал по кабинету, говорил как бы сам с собой:

– Главные силы к Ольвиополю подходят. Но как переправляться через Буг и к Днестру идти, если Очаков останется у нас в тылу? Первое, что должно совершить – взять сию крепость. А потом уж до зимы выйти к Днестру.

После этих слов посыпались упреки и вопросы в адрес Мордвинова:

– Как Очаков без флота брать? Адмирал есть, да корыто худое. Флотские оседлали якоря, как баб, и ни с места!

Вдруг послышался смех и в раскрытые двери заглянула княгиня Долгорукова – высокая прическа, бриллианты, платье, расшитое цветами мака.

– Я велю, Григорий Александрович, не пускать к вам офицеров, – сказала лукаво. – Кровь они вам портят, а мне настроение на весь день. Обещали на кораблях поплывем, турок смотреть.

– А зачем плыть? Вот они сами сюда пожалуют, тогда и насмотритесь вдоволь, – сказал Потемкин. – Среди них отменные красавцы есть – не нам чета. Как увидите, так мусульманками все станете.

– Будет ли балет вечером? Танцоры никак не едут.

– Коли не приедут, буду сам для вас танцевать.

На следующий день князь отправил Рибаса в Кинбурн. Корабли «Иосиф» и «Александр» и фрегат «Владимир» Мордвинов повел в Днепровский лиман, но достичь они смогли лишь Глубокой пристани, где стали на якоря для устранения течей и неисправностей. Мордвинов, сбившийся с ног от отсутствия то одного, то другого, сказал бригадиру раздраженно:

– Нет у меня ни яхты, ни галеры, чтобы вас в Кинбурн переправить. Да и поздно: турецкий флот там.

– По случаю знаю, что казачья лодка везет ружья в крепость, – сказал Рибас. – На ней и отправлюсь.

В сумерки казаки помолились и взялись за весла. Шли под самым берегом с частыми остановками, вслушивались в августовскую ночь. За пять верст до крепости, завидев на лимане силуэты турецких кораблей, лодка направилась к косе, зашуршала бортами о камыши и пристала к топкому берегу. Хорунжий Алексей Высочин распорядился ружья сносить на сухие места и отправился с Рибасом к крепости. Бригадир не только вымок, но и был по пояс в гряз». Возле западного вала Высочин свистнул. Часовой на валу закричал:

– Пароль!

– Тихонько, служивый, – сказал Высочин. – Пароль – «Князь Александр». Со мною господин бригадир к генералу-аншефу. Где он?

– На северной стене. В палатке.

Суворов, разбуженный адъютантом, послал солдат выгружать и переносить в крепость ружья. Светало. Кое-как почистившись и умывшись, Рибас сообщил последние новости.