Знаменательных встреч в больших городах у Павла не произошло. Лишь в Брюсселе после оперы в присутствии баронессы Оберкирх, Куракина и принца де Линя Павел рассказал, как лет десять назад, прогуливаясь по ночному Петербургу, он встретил на одной из улиц Петра Великого, который пошел рядом и сочувственно говорил: «Павел! Бедный Павел! Я тот, кто примет в тебе участие. Я желаю, чтобы ты не был привязан к этому миру, потому что ты в нем останешься недолго». Павел не только слышал каменную поступь рядом, но еще и ощущал адский холод в левом боку – с этой стороны как раз и шел Петр Первый. На прощанье великий предок сказал: «Прощай, Павел. Ты снова увидишь меня на том же месте». И вот – там теперь стоит монумент Петру. Узнав это, Павел лишился чувств. Принц де Линь в ответ на рассказ Павла сказал, что после изрядного ужина и крепкого табака лучше не гулять по холодным ночным улицам.

В Монбильяре, Спа, Аахене эту историю рассказывали, и она обрастала фантастическими подробностями. А Рибас, узнав о ней, подумал: не знал ли ее венский актер Брокман, когда отказался играть Гамлета перед Павлом.

В день отъезда из Парижа он окончательно решил держать путь туда, куда Екатерина не пускала сына ни под каким видом – в Пруссию. Вещи были собраны. Провожатые отсутствовали. Но возле экипажа Рибас увидел поджидавшего его мужчину, в котором с трудом узнал курьера Скрепи. Он был прилично одет, трезв и спокоен.

– Я наблюдал за вами эти дни, – сказал Скрепи. – При первой встрече я посчитал, что вы подосланы из Тосканы. – Он показал Рибасу документ, под которым стояла его подпись, а на красном сургуче виднелся оттиск перстня-печатки.

– Это то, о чем вы меня просили. И, разумеется, вы вернете мне ваш долг.

Рибас заплатил, а в экипаже тотчас принялся изучать документ. Скрепи свидетельствовал, что познакомился с содержанием письма герцога Леопольда Тосканского к брату Иосифу в марте 1782 года по дороге в Вену. Он не ручается за точность написания фамилий, которые упоминались в письме, но суть послания передает близко к оригиналу. Герцог Леопольд писал, что граф Северный весьма осудил завоевательную политику своей матери и утверждал, что Россия не должна больше вести войн. Она так велика, что приобретение новых земель не дают возможности для создания регулярного государства. Управлять огромной территорией из Петербурга становится невозможным. Неурядицы, бунты, хаос – все это следствие обширности земли русской. Абсолютная монархия во всей ее полноте невозможна, а поэтому общество склонно к ограничению власти монархов, а нужно ограничить территорию, чтобы заботливо внутри нее жить. Павел был готов на все, чтобы занять престол и разделаться с камарильей Потемкина. Он считает, что все придворные подкуплены венским двором, который не есть образец для России.

«Подкуплены? – удивлялся герцог Леопольд. – Мне об этом ничего не известно». «Ну, так я назову тех, кого подкупил ваш брат, – отвечал Павел. – Это князь Потемкин, секретарь императрицы Безбородко, Воронцовы, второй министр в Голландии и некто, чья фамилия имеет начало на Боку…» Павел называл всех этих людей с радостью, потому что хотел, чтобы в Европе знали, кто они такие. Как только у него будет власть, он их всех во главе с Потемкиным высечет, разжалует и выгонит.

Итак, главное сделано, поручение императрицы исполнено, но тут-то Рибас и стал сомневаться: не слишком ли опасное дело он довел до конца, каковы будут последствия, когда он вручит документ Екатерине?

В Берлине он задержался для отдыха и осмотра города, а затем отправился в Потсдам, где в приемной императорского дворца нашел Фридриха-Адама фон Шлиц Герца, графа, вручил ему рекомендательное письмо. Граф принял подателя письма вежливо, но не радушно. Отвел в зал приемов, где императора дожидалось множество людей. Ждали с полчаса, чтобы минуту лицезреть Фридриха Великого. Престарелый император делал усилия, чтобы держаться бодро. На его орденской ленте Рибас заметил застывшую каплю от яичного желтка.

– Все вы хотите присутствовать на маневрах моих войск, – сказал император, опираясь на трость. – Великолепно. Маневры состоятся в Магдебурге. Замечательно. Прощайте, господа.

Маневры в Магдебурге походили на ожившие красочные батальные картинки. Линейный строй разворачивался мгновенно, повороты боевых порядков и охваты с флангов конницей были молниеносны. В поле под раскидистыми дубами возле палаточных хором состоялся обед. За маршальским столом, куда усадили и иностранцев, имеющих чины не ниже полковничьего, и статских наблюдателей, разговор шел о достоинствах маклебургских, гишпанских и персидских лошадей. Секретарь русского посольства Мальцев шепнул Рибасу, что вчера его посетили два господина и предложили намекнуть Рибасу, что они готовы принять его в масонскую ложу Нью-Йорк. Рибас посмеялся и отрицательно покачал головой. Вступить в масонские ложи ему предлагали и в Париже, и в Гановере. Путешественники часто возвращались в Россию членами многих масонских лож. Это было обыкновением. Только успевай раскошеливаться при вступлении.

Из Берлина через Кенигсберг он направился к Российской границе. В Кенигсберге играл на крупные суммы, спустил почти все – оставалась сотня талеров, когда офицер-лекарь высыпал гору золотых монет и предложил играть макао под прессом. Риск был велик. Рибас кивнул, при сдаче получил счастливую девятку, а к концу игры немец-лекарь выпрашивал назад свои две тысячи таллеров. Приятели его увели, проклиная все на свете, а Рибас нарочито громко сказал, что ночью ему, видно, придется спать с заряженными пистолетами. Но все обошлось.

Кадетский корпус встретил полковника тишиной и казарменными запахами. Воспитанники еще не вернулись из летних лагерей. Анзор прыгал на грудь Рибаса и лизал руки. Настя, дочери, Бецкий и двор были в Царском, но господин полковник не спешил отправиться туда. Одолевали сомнения: как поступить с документом бывшего тосканского курьера Скрепи? Не воззрения Павла на политику матери вызывали эти сомнения. Павел ясно заявлял, что разжалует, высечет, выгонит Потемкина. Явиться с таким известием к императрице? Ведь речь шла о самом близком ей человеке, которого она любила, восторгалась им, беспредельно доверяла. Ничего не стоило вообразить, как предмет ее страсти и обожания будут прилюдно сечь! И этого она не простит никому, а тем более сыну, которого почитала дураком. А что будет с курьером, доставившим такой неприятный документ?

Посоветоваться оказалось не с кем. Виктор Сулин находился третий год в Крыму. За новостями Рибас отправился к генералу Пурпуру.

– Брат ваш Эммануил уволился в армию еще весной, – сказал Андрей Яковлевич. – Не дождался вас. Как императрица подписала манифест в апреле о присоединении Крымского ханства к России, так он и уехал.

– Крым присоединен? – переспросил Рибас.

– Манифест обнародуют, когда туземцы присягу на верность дадут.

– Наследник Павел Петрович в Царском?

– У него родилась дочь Александра, – отвечал Пурпур. – Живет на Гатчинской мызе, в бывшем дворце Григория Орлова. Наследник завел себе там войско. Выписывает конников из Малороссии. Каждый день – учения.

– А чем кончилась история с арестом Бибикова?

– Сослан в Астрахань. А Куракин в свою саратовскую деревню.

Эта новость была решающей. Если уж любимцы Павла, позволившие себе в частной переписке неодобрительно отозваться о Потемкине, сосланы, то что же будет, когда императрица ознакомится с документом Скрепи? Ее гнев может иметь непредсказуемые последствия. Она слишком многое прощала сыну, начиная с заговора 1773 года. Воображение рисовало Рибасу арест Павла, заключение его в крепость, ссылку, смуту. Нет, документ Скрепи он не покажет императрице! Конечно, неудавшаяся миссия вызовет неудовольствие Екатерины, но он постарается сделать доклад о европейских дворах, их политике и настроениях как можно более красочным, обстоятельным и остроумным.

Он заехал на Дворцовую набережную, в своем кабинете спрятал документ Скрепи в потайной ящичек секретера и отправился в Царское. Настя дала ему побыть с шестилетней Софи, отослала кормилицу с Катрин в дом и, по своему обыкновению, начала с места в карьер:

– Поздравляю тебя! Твой Бобринский отличился в Варшаве. Напился. Полез драться. Вызвал кого-то на дуэль. Я всегда говорила, что этого несносного мальчишку нельзя выпускать заграницу.