– Наконец, хоть кто-то заинтересовался судьбой моего мужа! Я, сеньор, ждала этого часа, потому что мой муж ни в чем не виновен.

– Но в чем его обвиняют?

– О, когда человек при такой должности, им интересуются все. И Рим, и французы, и англичане. У моего мужа доброе сердце, и он не мог никому отказать.

– Он не мог отказать, когда кто-то изъявлял желание заглянуть в переписку герцога Леопольда? – догадался Рибас.

– Да. Но все эти господа так мало платили! – воскликнула жена мошенника.

– Когда его арестовали?

– В апреле.

– Прекрасно, – сказал Рибас, ибо его расчеты подтверждались.

– Что же в этом прекрасного, если он не успел передать мне ни гроша, и я с детьми нищенствую.

– Я должен вашему мужу некоторую сумму. Завтра я увижусь с ним.

– Как?! Вы знаете, где он? – изумилась Паола.

– В тюрьме. Разве вы не навещаете его?

– Но он еще в конце апреля бежал оттуда!

Настала очередь изумляться визитеру. Но времени для этого было в обрез: начальник тюрьмы, получив взятку, наверняка отправился с докладом во дворец.

– Писал ли вам муж? – спросил Рибас.

– Неделю назад я получила письмо из Неаполя. Но без адреса.

– Я как раз еду в Неаполь.

– О, я соберусь мигом. Дети у сестры.

Рибас вспомнил о предполагаемом визите к тосканскому двору и усмехнулся: как и князь Вяземский он бежит из Флоренции с женщиной. Оставив экипаж на соседней с гостиницей улице, он осторожно подошел к «Цветам Флоренции». Кажется, все спокойно. Подняться во второй этаж и захватить оставленные вещи – дело минуты. Но когда он спускался по лестнице к выходу, услыхал голос хозяйки:

– Сеньор Лучано как раз у себя.

– Проводите нас, – потребовал властный голос.

Рибасу пришлось войти в покои первого этажа, занимаемые англичанами. Женщина лет двадцати пяти испуганно взглянула на него. Он прижал палец к губам и через балкон выскочил из гостиницы.

На заставе их не задержали, но Рибас не вздохнул с облегчением: жена незадачливого курьера говорила без умолку весь путь через Рим в Неаполь. В Риме они не остановились в гостинице, а сняли комнаты неподалеку от дома Жуяни на Марсовом поле, где восемь лет назад останавливалась самозванка Елизавета Тараканова. Расспрашивать о ее римской жизни Рибас не стал, осмотрительно заплатил за неделю вперед, собираясь завтра же уехать, и, как всякий путешественник, отправился лицезреть вечный город. Завидев знакомые и навсегда запечатленные пропорции Собора Святого Петра, он не смог сдержать улыбки: вспомнил, как Настя, передавая впечатления Павла от Рима, откидывала назад голову, закатывала глаза и восклицала, подражая наследнику: «Здешнее пребывание наше было приятно со стороны древностей!» Павел возжелал, чтобы архиепископ московский в таковом же соборе в Москве служил.

Рибас не отказал себе в удовольствии побывать на вилле Фарнезе, полюбоваться фресками Рафаэля, а в зеленом дворике увидел суетящихся слуг – из подвалов дворца они с превеликим трудом вытаскивали мраморную глыбу.

– Новая находка? – спросил он у служителя.

– О, нет. Этот мрамор лежал в подвале и о него споткнулась русская путешественница. Ей было так больно, что она решила купить этот камень.

– Вам неизвестно имя путешественницы?

– Княгиня Дашкова.

– Когда же она была здесь и изволила споткнуться? – спросил Рибас.

– Полгода назад. Ее поверенный нашел мастеров, чтобы распилить эту глыбу.

Мрамор казался обычным, но светился зеленым и оливковым. «Странное приобретение», – подумал Рибас.

В Неаполе он поместил Паолу в гостиницу и посоветовал сразу же начать расспросы о муже-курьере. В отчий дом решил явиться к обеду и застал семейство за столом, на котором ароматно дымились артишоки по-итальянски с травами, перцем, ветчиной, и после объятий, восклицаний и радостного удивления Рибас с удовольствием обедал в кругу семьи. Конечно же, сразу посыпались вопросы об Эммануиле, писем от которого не было уж полгода. Здоров ли? Не собирается ли жениться? Бывает ли при дворе? Пьет ли горячее молоко на ночь? Рибас отвечал коротко: здоров, не собирается, бывает, на ночь пьет, но что?

Феликс и Андрэ учились в колледже. Микеле, которому пошел уже двадцать третий год, был в отъезде в Мессине по делам Военного ведомства, в котором служил. Сестра Камилла стала совсем невестой. После обеда кофе и трубки подали в кабинет, где Джузеппе уединился с отцом. Дону Михаилу исполнилось шестьдесят восемь. Осенью он страдал от приступов головной боли, но сейчас, в предрождественскую неделю, выглядел моложе своих лет.

– Я тебе писал об англичанине Актоне, – сказал отец. – Король его пригласил как дельного морского офицера реорганизовать флот. Но теперь он прибрал к рукам и всю сухопутную армию. Он сын врача. Служил у тосканского герцога Леопольда.

– А что Ризелли? – спросил как бы между прочим Рибас.

– Здесь был из Петербурга полковник Иаков Ланской. Кажется, он приближен к вашей императрице?

– Его брат Александр приближен так, что большей близости не бывает, – рассмеялся сын.

– Поэтому, видно, в театре Иаков был приглашен в королевскую ложу вместе с Ризелли.

– С Ризелли?

– Он свел дружбу с Ланским и они повсюду появлялись вместе.

«Досадно, – подумал Рибас. – Говорил ли с Яковым Ланским Ризелли обо мне? Не заполучил ли я нечаянно еще одного недоброжелателя в лице брата фаворита Екатерины?»

– Через два года я выйду на пенсию, – сказал Дон Михаил. – Не думаю, что она будет большой. Но казино в Портичи я рассчитываю сдавать на дукатов двести дороже.

Граф Разумовский встретил Рибаса в кабинете посольства, где мраморный стол был завален бумагами, нотами, скрипичными струнами и обсыпан табаком. Расспросив о петербургских новостях, граф зевнул:

– Все было бы хорошо, если бы не три обстоятельства. Во-первых мне приходится писать отчеты Панину длиной в версту. Во-вторых, я упустил прекрасную скрипку Амати. Ее из-под носа увел этот проныра – английский посланник Гамильтон. И, в-третьих, это, разумеется, Джон Френеис Актон.

– Мне кажется, что Актон – самое серьезное обстоятельство, – сказал Рибас.

– О! Внимание королевы Каролины теперь раздвоено. Она смотрит на меня, но видит его. Она говорит со мной, но разговаривает с ним. Но, признаться, я рад этим каникулам в отношениях с королевой. В любви она не знает границ, как и в политике. Но больше всего меня тревожит другое. Она сверх меры неосмотрительна. У нее пропали мои письма!

– Украдены?

– Кто знает! В истории с Павлом я пострадал именно из-за писем, которые имел неосторожность писать его первой жене.

– Павел был тут. Как нашла королева графа Северного?

– Сказала, что нашему Северному она не завидует.

– Ты виделся с ним?

– Разве в Петербурге еще об этом не чешут языки?

– До моего отъезда об этом не говорили.

– Заговорят! – Он взял скрипку, сверкнувшую лаком, стал что-то наигрывать и говорил в паузах: – Тут для него сняли отличный дом с видом на залив и Везувий. Я посоветовал, чтобы в его спальне повесили портрет Фридриха, а слуг одели в прусские мундиры. Я рассчитывал, что все давно забыто и встретил его у дома. А граф Северный, завидя меня, так затопал ногами, что лошади чихали от пыли. Он схватил меня за