прекращающий все десятилетние тяжбы, освобождались должники, проведшие в тюрьмах пять лет, прощались государственные растраты до шестисот рублей.

У графа Миниха говорили об аресте приближенного к Павлу влиятельного Бибикова, а потом Фонвизин читал свою комедию «Недоросль». Больше всех смеялась Настя. Бецкий комедию не одобрил:

– Вы, Денис Иванович, в финале должны были представить вашего недоросля в кадетском корпусе, где он и географию познал, и языкам выучился. Вот это была бы правда. А так только зубоскалите и на наши раны соль сыпете.

Рибасу комедия понравилась, за исключением аллегорических фамилий персонажей. С отъездом Алексея Бобринского он редко бывал во дворце, волна сплетен, вымыслов, выдумок о полковнике поднялась высоко. Стоило ему отчитать родителя, пытающегося умыкнуть сына-недоросля из корпуса, как отовсюду слышались жалобы, что Рибас притесняет русских, а угодлив лишь с иностранцами. Стоило похвалить на учениях действительно способного дальнего родственника Потемкина или Олсуфьева, как злые языки начинали судачить, что он в лепешку готов разбиться ради сильных мира сего. Стоило заплатить карточный долг Алексея, как поползли слухи, что именно он, Рибас, дает кадетам в долг и берет большие проценты. Надо было на что-то решаться, а не ждать отставки. Но подать прошение о переводе в армию он не успел – последовал вызов в Зимний дворец.

Почти до самой польской границы Рибас ехал, как курьер, ибо только так представлялось возможным избежать тягостных задержек с лошадьми на станциях. А к почмейстерам Варшавы и Вены он запасся рекомендательными письмами. Это почиталось за обыкновение и не могло вызвать подозрений.

Собственно, всю неделю после вызова к императрице он занимался собиранием рекомендательных писем от разных лиц для поездки заграницу. А теперь, уже подъезжая к Варшаве, он вспоминал встречу с Екатериной и в который раз изумлялся неожиданным поворотам в судьбе. Он отправился в Зимний, ясно сознавая, что его ждут великие неприятности; но вот странность: все вышло наоборот! Екатерина приняла его в бриллиантовой, где стояли застекленные шкафы с драгоценностями, табакерками, эполетами в алмазах, инкрустированными тростями, золотыми часами. При необходимости искусные вещицы здесь дарились достойным. Екатерина отослала секретаря Безбородко за какими-то бумагами, осталась с Рибасом наедине. Разговор начался неожиданно.

– Кажется, ваш отец болен? – спросила она.

Об этом из последнего письма Дона Михаила знала только Настя, но она не встречалась с императрицей, да и нигде не бывала последнее время. Следовательно, переписка перлюстрировалась.

– К несчастью, это так, ваше величество, – отвечал он.

– И вы хотели бы повидаться с ним.

– О, конечно!

– Вам представится эта возможность. – Она села за столик, столешница которого переливалась шлифованной яшмой и цветными камнями. – Но вы должны оказать мне одну услугу, о которой никто не должен знать. Официально я отпускаю вас заграницу навестить семью, отца. Но по пути вы исполните мое поручение. Увы, оно касается великого князя Павла. Нам стало известно, что в Вене, а, может быть, и во Флоренции он вел себя неосторожно. Кое-какие государственные секреты стали известны лицам, которые не должны были о них и догадываться. Мы знаем о письме тосканского герцога Леопольда своему брату императору Иосифу в Вену. Это письмо нас чрезвычайно интересует. Оно было написано после встречи герцога Леопольда с великим князем.

Не составляло труда понять, что императрице нужны доказательства вины Павла в разглашении государственных тайн. Но для чего именно они были ей надобны? Может быть, для того Павел и был выпущен заграницу, чтобы такие доказательства появились? Екатерине пятьдесят три года, Павлу – двадцать восемь. Она боится за престол?

В Варшаве Рибас не думал задерживаться. Щегольски одетый, как и подобает отдыхающему от трудов тяжких путешественнику, в зале гостиницы он играл в добропорядочный вист, интересовался достопримечательностями, оформлял подорожную на Вену, куда стремился с нетерпением. Однако, через российского посла он получил приглашение на бал во дворец к Станиславу-Августу, где удивился вниманию к своей особе иностранных послов-министров. Пришлось задержаться, посетить неаполитанского консула, обедать с испанскими и луккскими дипломатами, говорить о поражениях Англии в Америке, о конце российской ориентации на Пруссию и о попытках Англии и Франции, истощенных войной, заручиться поддержкой России. Эти визиты сразу ввели его в курс европейских дел.

В Вене, устроившись в гостинице, он поспешил к русскому посланнику Дмитрию Голицыну, который принял его любезно, пригласил в портретную, а в ней на музыкальный вечер, и удивился вопросу Рибаса, сказал:

– Граф Северный дважды был в Вене. Один раз совсем недавно по дороге в Никольсбург. А в первый раз… в декабре прошлого года?… – Он вспоминал, теребил перламутровые пуговицы бархатного кафтана, приказал подать кофе, послал за секретарем, а между делом говорил: – О графе Северном до сих пор говорят в Вене. Представьте, он изъявил желание быть в театре, чтобы посмотреть шекспировского Гамлета. У нас в России «Гамлет» теперь под запретом. – Он многозначительно посмотрел на собеседника. – Императрица не велит ставить сию пиесу на театрах. Правда, при покойной Елизавете Петровне труппа Волкова представляла «Гамлета» в сумароковской переделке. А теперь запрет. Одним словом, случилась незадача. Венский актер Брокман взял да отказался играть роль принца датского в присутствии Павла!

– Что за причина? – спросил Рибас.

– Вот именно! Разве это не честь играть перед российским наследником престола?

– Инкогнито Павла было так широко открыто?

– Какие могут быть секреты в Вене? Одним словом, Брокман наотрез отказался играть и сказал: «Я не берусь играть из-за непредвиденных последствий. Ведь если Павел будет на спектакле, то в этот вечер в театре окажутся два Гамлета! Один на сцене, другой – в зале». Когда об этом сообщили императору Иосифу, он пришел в восторг и велел выдать Брокману за своевременную предусмотрительность пятьдесят дукатов.

Этот анекдот мало интересовал Рибаса, но он выслушал его со вниманием, чтобы сказать:

– Ее величество была весьма удивлена, узнав, что император Иосиф сообщил Павлу об основании союза между Австрией и Россией.

Эти слова Рибас произнес всего лишь предполагая о такой возможности, но Дмитрий Михайлович ответил удрученным согласием:

– Да, да.

– Союз был заключен в тайне от других держав.

– Да! – воскликнул Голицын. – Но император Иосиф и предположить не мог, что императрица держит сей. союз в тайне и от сына!

– И теперь этот союз ни для кого не тайна?

– Как знать. При мне граф Северный о нем ни е кем не говорил.

Секретарь Голицына сообщил, что Иосиф провожал Павла из Вены девятого января. С тех пор прошел почти год. Павел через Триест, Венецию, Падую, Болонью и Анкону прибыл в Рим и почти сразу после отдыха отправился в Неаполь, где не задержался из-за присутствия там ненавистного бывшего друга и посла Андрея Разумовского. Вернулся в Рим. Жил две недели. Встречался с Джананджелло Браччи – папой Пием VI, который стал папой в памятном Рибасу семьдесят пятом году, потеснив Альбани – протеже Елизаветы Таракановой. После этого Павел поехал в Тоскану, где и встретился с герцогом Леопольдом.

Итак, на все про все у Павла до встречи с Леопольдом ушло около двух месяцев. Следовательно, их встреча состоялась где-то десятого-двадцатого марта. После этого Леопольд и написал письмо, так интересующее императрицу. Все эти расчеты нужны были Рибасу для того, чтобы не наводить справки ни в Риме, ни во Флоренции. Любой вопрос о графе Северном там тотчас бы взяли на заметку.

Голицын прекрасно знал, что зять Бецкого вхож в дворцовые покои, и Рибас избрал ключом общения с посланником таинственность и намеки. Кто мог знать о письме Леопольда? Канцлер Кауниц? И Рибас,